Коммунисты - [603]

Нет, это уж слишком!

* * *

Бомбы рвались где-то рядом с авеню Анри-Мартен, и Сесиль поняла, что на этот раз дело нешуточное. К тревоге за Жана, терзавшей ее весь день, примешался страх за детей. Сесиль сама отправилась за ними в школу, где они все время просидели в бомбоубежище. Малыши до того боялись бомбежки, что госпожа Виснер, уезжая из Парижа, не испытывала теперь особых угрызений совести. Она, эгоистка, хотела остаться в Париже, чтобы скорее получить известие от Жана. Но имеет ли она право подвергать опасности Монику и Боба, за которых отвечает перед их матерью? При каждом новом разрыве бомбы Ивонна в тюрьме, должно быть, думает, что именно вот этой бомбой убило ее малышей. Если заехать по дороге в Ормевиль повидаться с Ватреном и Ядвигой, почти не надо делать крюк, и, во всяком случае, машина придет раньше письма. Может быть, они даже переночуют у Ватренов, хотя вряд ли удобно вваливаться в чужой дом целой оравой… Так или иначе, ночью на шоссе нет движения, и от Ормевиля до Конша всего семьдесят — семьдесят два километра. Можно при желании остановиться в Манте, в гостинице «Королевский олень», и выехать оттуда только утром, в зависимости от самочувствия детей.

Этот последний вариант Сесиль решила принять. Как наименее утомительный. Боб чувствует себя превосходно, а вот Моника из-за бомбежек совсем разнервничалась. Все время говорит о своем папе. Боится, как бы с ним чего-нибудь не случилось.

Когда Сесиль выехала из Парижа, ее тревога вдруг сменилась безнадежной уверенностью: Жан погиб, чудес на свете не бывает. Жан погиб. Ведь все в жизни всегда идет только к худшему. Когда человек не желает обманывать себя насчет того или иного события, он предпочитает воображать худшее. Хотя бы для того, чтобы с горьким удовлетворением убедиться в своей прозорливости. Итак, немцы войдут в Париж. С этой мыслью еще труднее примириться, чем даже с мыслью о смерти Жана. И то и другое неизбежно. Но смерть Жана это ее личное горе. Как примирится она с этой неизбежностью? Какой может быть жизнь, где не будет больше надежды на встречу с Жаном, мысли о Жане, — Сесиль еще не могла себе этого представить. От этой мысли больно уже и сейчас, но еще не сразу боль доберется до той глубины души, когда человек не в силах сдержать крик! Что же касается Парижа… уже сейчас, заранее ощущаешь ту пустоту, которая поразит всю страну, как паралич сердца… Это наше общее горе.

Быть может, для того, чтобы не так больно было думать о Жане, Сесиль торопилась разбередить другую боль, ту, которую причинял ей Париж.

Сесиль повидалась с Ядвигой и Тома Ватреном, но не остановилась в Ормевильском домике. В эту пору весь сад был заполнен цветущим жасмином, разливающим в воздухе какой-то певучий аромат. Блаженное уединение среди роз и вьюнков и видимая в просвете кустарника зеленая гряда холмов являли такой назойливый образ чужого счастья, казались такой насмешкой над чувствами Сесиль, что даже одну ночь было бы трудно вынести все это. Она почувствовала, что становится здесь злой. И действительно ли нервность Моники была виновна в том, что Сесиль отказалась от любезно предложенного ей ночлега в Ормевиле, а остановилась в Манте, в гостинице «Королевский олень»? Дороги, по правде говоря, в этот вечер отнюдь не были пустынны. Париж охватила паника. Всякий, кто мог добыть хоть какую-нибудь машину, спешил уехать, кто в Нормандию, кто в Брест или в Бордо.

В Манте, уложив детей и оставшись одна в номере гостиницы, Сесиль почувствовала, что прежняя неотвязная мысль о падении Парижа стала теперь просто невыносимой. Друзья Симона де Котель вернутся в столицу вместе с немецкими танками. Это они вчера бросали бомбы на Париж. Вернется ли с ними Рита Ландор, которая так во-время отправилась в Швецию? Непременно вернется и будет сниматься в студиях Жуанвиля в фильмах «УФА». А кто поручится, что Люк Френуа не напишет для нее сценарий? Сесиль вспомнила, какие речи держал Амбруаз Бердула, склоняясь к ее плечу прошлой осенью на обеде в Мэзон-Лаффит. Как он тогда сказал: весь мир жаждет катастрофы… у всех у нас от этой мысли дух захватывает… Париж! Бердула сказал это в первых числах октября… восемь месяцев тому назад. Все эти люди хорошо видели, к чему клонится дело. Теперь дело сделано. Они дождались желанной катастрофы. И придут собирать проценты со своей дальновидности!

Но Париж! В прошлую среду у Висконти Сесиль встретила Мало. Позвонила Матильда. Ей хотелось показать приятельнице свое новое приобретение. Конечно, мебель. И старинная. Она решила посоветоваться с Сесиль, какой тканью обить внутри небольшой секретер XVIII века, который она собиралась отдать перед отъездом краснодеревцу. Да, она уезжает. Подумать только, Матильда возится с мебелью, а сама уезжает из Парижа, потому что боится немцев. Висконти остается. Во всяком случае, постарается пробыть в Париже до последней возможности. Но Матильда увозит с собой Мало и его жену Раймонду в Восточные Пиренеи. Сесиль говорила тогда с Мало, говорила о Париже. Он имел кое-какие сведения о предполагаемых действиях правительства. 16 мая Рейно охотно бы уехал, но слишком многие были против: мысль еще, так сказать, не вызрела! Кроме того, присутствие премьер-министра в столице было важно с политической точки зрения. Еще не все осознали, что поражение неминуемо. Народ не понял бы. Даладье был решительно против отъезда. Должно быть потому, что Рейно и Даладье вообще стараются действовать наперекор друг другу. Но ведь и Монзи тоже был против. И антигамеленовская группа в армии, а поскольку речь шла о том, чтобы устранить Гамелена… словом, побуждения были самые разные. Кое-кто клялся умереть на развалинах Лувра. Правда, таких нашлось немного. Имелись и такие, которые хотели остаться в Париже, чтобы «побеседовать» с немцами, и, как слышал Мало, существовало также мнение Вейгана: Поль Рейно должен остаться в столице вместе с правительством Республики и не для того, чтобы воевать, но чтобы сдаться в плен; этого требует наша честь, а военные тем временем возьмут в руки судьбы Франции. Каждый видел в падении Парижа подходящий случай, чтобы провести свою политическую линию, никто не вспоминал о самом Париже, а если и вспоминали, то разве для того, чтобы выразить свой страх перед его гневом, его мятежным духом, его необузданностью. Страшный город! В Париже были сенегальцы, но с другой целью, чем в Лилле: против народа. Конечно, мы постараемся спасти эти священные камни. Маршал считал необходимым объявить Париж открытым городом… Для одного война это подходящий случай удержаться у власти, будь то хоть на озере Чад. Для другого мир — это случай захватить власть. А Франция? А живые существа из плоти и крови?