Коммуналка - [12]

А когда никому из нас не хочется, Валерка нацепляет котлету на вилку и, как только отвернутся нянечка и воспитатель, делает точный бросок вверх и назад, и котлета, пролетев тютелька в тютельку между расписным деревянным кувшином и бюстом Ленина, запечатленного в юном возрасте с кудрявой растительностью на голове, шлепается об стенку над шкафом, стоящим за нашей спиной, и медленно сползает на пол за шкаф.

Правда, один раз котлета черканула по Ленинскому носу, и если приглядеться, то нос у Ильича, словно загоревший на солнце и блестит.

А кучка котлет этих уже начинает потихоньку попахивать, ну, просто уже вонять начинает. Нянечка иногда остановится, попринюхивается, и, пожав плечами, идет дальше.

И только мне в голову пришла интересная идея по поводу изъятия котлет, как все мысли перепутались от голоса Александры Львовны, нашей любимой воспитательницы, она сменила сегодня после обеда ненавистную Аллочку.

– Комарова! – зовет Александра Львовна, – ну-ка, хватит вертеться, бери-ка все, что под одеялом спрятала и иди сюда.

Сонька сгребает что-то в кучу и встает. Худенькая, ножки-палочки, сзади торчит рубашонка, словно хвостик маленькой собачки. Ага, догадываюсь я, вот таких, наверное, и называют вертихвостками!

Губы у Соньки накрашены яркой помадой, черным карандашом густо подведены брови. В руке у Соньки маленькое зеркальце.

Сонька останавливается у стола Александры Львовны и смотрит в пол. Подходит Ильинична с тряпкой в руке. Глаза у нее округляются. Потом она начинает хихикать, прикрывая рот рукой, чтобы не разбудить спящих, и изрекает фразу, которую я с тех самых пор ношу с собой по жизни.

– Эх, – говорит Ильинична, – ПРИРОДА НАУКУ ОДОЛЕЁТ!

Она берет Соньку за руку и ведет умываться!

– Ну-ка, любопытные какие! Быстро спать! – шикает Александра Львовна на повылезавшие из-под одеял головы с горящими от интереса глазами.

Я переворачиваюсь на другой бок и начинаю считать, сколько же дней мне еще ходить в детский сад…

Меня привели сюда в прошлом году зимой, когда мы переехали с Плющихи, и мама пошла на работу.

В первый же день я принесла домой на языке садовскую считалку: « На Филевском рынке свистнули ботинки».

Мама легла на диван с холодным компрессом на лбу и сказала: «Серж, накапай мне валерьянки…»

Сад был в нашем же доме и каждое утро я, домашний ребенок, умоляю маму, чтобы бы она взяла меня на работу, а не отводила в детский сад. И обещаюсидеть весь день мышкой в углу. Напрасно…

Вспоминаю, как мы приехали с мамой первый раз посмотреть свою комнату, хотя дом еще не был достроен. Мы шли за папой по настилам вместо лестниц.

У одного окна мы остановились, чтобы осмотреться сверху. Был конец января и морозец щипал щеки. Ярко светило солнце и вдоль стадиона «Фили» по проезду между домами ехал мужичок на дровнях, я видела такие прошлой зимой у лесника, когда приезжала в гости на дачу к своей русской бабушке.

В санях у мужичка стояли бидоны из-под молока, потому что на другой стороне Москвы-реки, за Суворовским парком – совхоз «Терехово» (так сказала мне мама), и мужичок этот привозит парное молоко на Филевский рынок.

Я смело встаю на подоконник (рамы-то еще не вставлены), раскидываю руки, как крылья и…лечу! Лечу! Но почему-то никак не могу увернуться от этих бидонов в дровнях у молочника. В один из этих бидонов я и врезаюсь лбом. Ай!

…И просыпаюсь на полу. Значит, все-таки уснула и свалилась. Ну, вот, теперь на лбу будет шишка.

Хорошо, что все спят, и никто не видел моего полета (с кровати на горшок, как шутит мой папа).

Я устраиваюсь поудобней в такой неудобной раскладушке и начинаю вспоминать-мечтать.

В детсад меня привели в конце прошлой зимы, так что особо и не привыкнув к нему, я уехала на дачу к своей русской бабушке, маминой маме.

* * *

А уже осенью я пришла в старшую группу, уже не как новенькая. Тут у нас начались всякие приготовления к школе, незаметно и Новый год подкрался.

Сережку Фирсова, как всегда, выбрали медведем. Он так вошел в эту роль, что уже в школе почти до 7-го класса вопрос «А кто будет медведЁм?» у нас не стоял.

Девчонки готовили костюмы снежинок, репетировали вокруг стула, который изображал елку.

Но вечером ко мне в гости приехала моя литовская бабуля.

– И что, – спросила она, – ты собираешься бегать вместе со всем эти стадом накрахмаленных и совершенно одинаковых девочек? – она внимательно рассматривала бумажную корону, украшенную серебристой мишурой. Нам всем выдали такие одинаковые короны и марлевые юбочки. Эту юбочку мама должна была постирать и хорошенько накрахмалить.

Бабушка вопросительно посмотрела на меня.

– Бабуленька, но я же – четвертая снежинка слева.

– Слева от чего?

Я пожала плечами.

– Запомни девочка, – строго сказала мне бабушка, – лучше простоять весь балет на галерке с биноклем, чем быть четвертой! – тут она повысила голос, – снежинкой слева.

Я задумалась. Мне тоже не нравилось ходить парами, лепить одинаковых зайцев, рисовать одинаковые открытки мамам на 8-ое марта. Протест уже созревал во мне, но что-то все не давало ему вырваться наружу. Но никто из моих взрослых и предположить не мог, что за бунтарь вызревает рядом.