Странный сон ему приснился сегодня. Какая-то цыганка в пестром халате протягивала ему корзину спелых румяных яблок. Они были похожи на муляжи, но все разрезаны пополам.
– Ищи! – сказала цыганка и пропала.
Он брал эти половинки и пытался складывать их вместе, но они никак не подходили друг к другу. Потом он все-таки нашел те, что были половинками одного целого яблока, сложил их вместе. И это сложенное яблоко вдруг выскользнуло из рук и покатилось под стол. Он полез доставать его, но ударился головой о ножку стола и… проснулся.
Он не верил снам, но, покидая номер, увидел под столом сморщенное и почерневшее от гнили яблоко. И перекрестился, хотя никогда в Бога не верил.
* * *
В кафе аэропорта Домодедово они заняли столик у открытого окна. Дочь что-то хотела сказать отцу, однако он опередил ее.
– Фима, я буду тебе благодарен, если ты помолчишь.
Девушка нахмурилась и склонилась над вазочкой с мороженым, лишь иногда бросая исподлобья взгляды на отца.
Из окна была видна взлетно-посадочная полоса, а за ней до самого горизонта тянулся резной полоской обычный подмосковный лес, по которому уже прогулялась осень, оставив среди зелени ярко-желтые пятна берез. Налетевший ветерок принес вместо выхлопной самолетной гари запах этого осеннего леса с его горчинкой грибниц и опавших листьев. Мужчина повернулся в сторону окна и, кажется, не мог надышаться этим запахом. Там, где он прожил тридцать лет, так никогда не пахло.
Четки в его руках пощелкивали. Взгляд был устремлен куда-то далеко в прошлое…
* * *
Октябрь 1973 года. Пригород Вены.
Тридцать лет… Да, через месяц будет тридцать лет.
«Oh, my God, the next October!» – подумал он и поймал себя на том, что думает по-английски. Когда это с ним случилось? Теперь и не вспомнишь. А тогда…
И он ясно увидел картинку, навсегда засевшую в памяти.
Коробки, баулы и его полупустой рюкзак, сиротливо приткнувшийся к стойке двухъярусной кровати. Он ведь так и не выбросил его. Не смог. Запрятал в гараже. Рюкзак был для него окошком во времени, через которое он мог вернуться назад.
А картинка все стояла перед глазами.
Молодая его жена дремала, положив голову на колени матери. Он укрыл ее своей курткой. Уже несколько дней в Вене шли дожди, в ангаре для иммигрантов пахло сыростью. Он и сейчас помнит этот запах.
Тесть забрал у суетящейся жены сумку. Громко щелкнув замком сумки, положил ее к себе на колени и пробурчал: «И это Западная Европа! В туалете пивбара «Жигули» и то не такое амбрэ… Конец всякой географии!»
Теща безмолвно плакала, поглаживая дочь по голове, вот тогда впервые он пожалел о своем поступке.
Они ждали вылета в Нью-Йорк.
Это было давно…
Это было вчера.
* * *
Предательский холодок пробежал по спине. Передернув плечами, мужчина искоса взглянул на дочь. Она была похожа на него, только смугла, чернява, и волосы вились крупными завитками, как у матери.
«Интересно, – подумал он, – а на кого бы были похожи наши дети?»
Там, на Брайтон Бич, ему иногда казалось, он сходит с ума оттого, что первой и единственной его женщиной стала жена, а не та, которую он любил и бросил, стремясь уехать в Америку. Он назначил себе роль предателя, страдал все тридцать лет и не находил себе оправдания… Он жалел не себя, а свою несчастную жену, и понимал, что все его болезни не свалились с неба – это все нервы. И боялся думать, что стало с той, которую он предал.
Он залпом допил коньяк. Вытащил дорогую кубинскую сигару, каттером отрезал кончик и раскурил ее. Дочь, внимательно наблюдавшая за отцом, сердито сказала по-русски:
– Да не придет она, ты еще не понял? Не придет! Поглядела на тебя и хватит. У нее своя жизнь, и у тебя, между прочим, тоже.
– Я просил тебя помолчать, – повторил он.
Дети бывают очень жестоки, даже если любят родителей. Девушку раздражало, что отец так страдает. Три недели назад он просто принес два билета на самолет и велел собираться, не объяснив зачем. Ей было жаль больного отца, и пришлось подчиниться, хотя она считала себя совсем взрослой и самостоятельной, ведь ей уже двадцать три. А сейчас она мечтала только об одном – поскорей улететь из этого непонятного чужого города.
– Папа, ты сошел с ума?! – перешла она на английский язык. – Тебе нельзя пить коньяк и курить! Что сказала бы мама и твой доктор?
Мужчина затушил сигару, допил стакан с минералкой и спрятал четки в карман. Дочь, что есть силы, стукнула маленьким смуглым кулачком по столу, уронила голову на руки и громко зарыдала. Пустая рюмка подпрыгнула и разбилась. Капелька коньяка на столе казалась капелькой крови.
В этот момент на первой строчке табло появилась надпись: «Comp Lufthansa – Moscow-Amsterdam». Мужчина подозвал официанта, расплатился, а потом обратился к дочери:
– У тебя есть платок? Приведи себя в порядок. И пойдем регистрировать билеты, пора! А она, если и приедет, то подойдет к стойке регистрации.
Прихватив свои чемоданы, они спустились на первый этаж.
Глава 1.Флоксы пахнут разлукой
Август…
Погода у нас в Москве странная. Май, озорной, переменчивый и лукавый май, с его первыми грозами, заморозками и горчинкой молодой зелени передает эстафету июню. А он, сходящий с ума от необъятных охапок благоухающей сирени, молодой и задорный, то заставит прятаться от набирающего силу летнего солнышка, то напугает дачников последними заморозками, а то и вовсе прикажет вытаскивать из шкафов уже подзабытые за жаркий май плащи и зонтики, повесив над отцветающими садами полупрозрачные тучи с прохладным дождем.
