Коммуналка - [2]

— Да, хвосты… Только шубу не сошьешь… Паня, буди всех! Всех!

— Милые! Милые! Вставайте! Пожар! Горим! Горим!

— Что?.. Кто придумал?.. А запах-то… А полыхает вон!..

— Это он, сволочь. Граф Борис Иваныч. Утюг оставил в кладовке. А сам заснул.

— Эй, Борис Иваныч!.. Спит… Свои брильянты под подушкой охраняет, а нам — гори синим пламенем?!..

— Вставай, контра проклятая!..

— Пожарнички, родненькие, вы уж потушите за ради Христа… Дети малые у нас…

— Уж потушили, бабы. Не нойте. Счастье ваше. Дом-то… деревянный коробок. Еще минут пятнадцать — и все рухнуло бы… к едрене-фене…

— Пожарники! Братаны! Водочки тяпнем?.. За жизнь!..

— Мамка, мамка, да почему горелым пахнет, аж плакать хочется, а голуби на крыше — не сгорели?..

ПОЖАР

Лютая, зверья сила огня.

Судорга ног — к подбородку.

Страшно, огонь. Вдруг возьмешь ты меня

В гулкую рыжую глотку?

Пасть твоя светлая. Зубы остры.

Дом наш качается, пьяный.

Так вот горят — первобытно — костры

В наших песцовых буранах.

Это Борис наш Иваныч, наш граф,

Житель крысиной кладовки,

Тощая щепка, — спал, ноги задрав,

После крутой голодовки

Так запродав с аметистом браслет,

Что на паршивую сотню

Снедь закупил и поел на сто лет

Впрок — хоть сейчас в преисподню!.. —

Гладил рубашки… Дрожание рук,

Сытости радость тупая…

Как он оставил включенным утюг —

Плача, сопя, засыпая…

И загорелось в щелях и пазах

Красной сухой круговертью.

И загорелся в ребячьих глазах

Дикий азарт передсмертья.

Взрослые — те лишь вопили одно:

“Дом бы сгорел этот нищий!..

Иль в новоселье попьем мы вино,

Иль повезут на кладбище!..”

И, спохватясь, прижав руки ко рту:

“Родненькие!.. Погасите!..

Все переможем — всю голь-нищету,

Только нам дом наш спасите!..”

Шорох — из шлангов — вонючей воды!

Гари древесная пряность!

Перед тигриною пастью беды —

Я, не мигая, уставясь…

Рядом со мною — Петюшка Звонцов

В черных трусах доколенных —

Ласковых не докричишься отцов —

Сгибших, застреленных, пленных…

Рядом со мною картежник Сократ

В бязевом женском халате —

Там, в его комнате, знаю, лежат

Трое — все в дым! — на кровати…

Рядом со мной Киселиха стоит,

Жесткая, будто двустволка!

Сходен с болотной кикиморой вид,

Светят глаза, как у волка…

А за лопаткой угластой ее,

Весь в первобытных сполохах,

Пьяный Валера — дыряво белье,

Грудь — вся в наколках: эпоха…

Саня, не бойся! Тамарка, держись!

Этот пожар — что он сможет?

Он не сожжет поднебесную жизнь —

Кости земные изгложет.

В небе январском — горелый салют

Виден сквозь детские веки.

“Жить вам осталось — пятнадцать минут!”

Жить нам осталось — навеки.

Что суждено? Вдоль по свету — с сумой?..

В пахоту — слезные зерна?..

…Русый пожарничек,

                      Ангел ты мой.

Спас ты мой Нерукотворный.

— Дочка. Не смей ходить туда к нему в кладовку. Слышь, не смей!.. Он тебя там гадкому научит. Не ходи! Весь сказ!

— Буду ходить.

— Вот Бог послал козу! Упрется рогами!.. Говорят тебе — не ходи! Медом он тебя там, што ль, кормит?..

— Нет. Читает.

— Во-он што!.. Артист какой!.. Мало тебе учительша в школе читает!.. Я книжки покупаю — дорогие…

— Это сказки. А Борис Иваныч мне правду читает.

— Ишь ты!.. Правду! Ну и какая она у него, правда?..

— Настоящая.

КЛАДОВКА

…Старый граф Борис Иваныч, гриб ты, высохший на нитке

Длинной жизни, — дай мне на ночь поглядеть твои открытки.

Буквой “ЯТЬ” и буквой “ФИТА” запряженные кареты —

У Царицы грудь открыта, солнцем веера согреты…

Царский выезд на охоту… Царских дочек одеянья —

Перед тем тифозным годом, где — стрельба и подаянье…

Мать твоя в Стамбул сбежала — гроздьями свисали люди

С корабля Всея Державы, чьи набухли кровью груди…

Беспризорник, вензель в ложке краденой, штрафная рота, —

Что, старик, глядишь сторожко в ночь, как бы зовешь кого-то?!

Царских дочек расстреляли. И Царицу закололи.

Ты в кладовке, в одеяле,  держишь слезы барской боли —

Аметисты и гранаты,  виноградины-кулоны —

Капли крови на распятых ротах, взводах, батальонах…

Старый граф! Борис Иваныч! Обменяй кольцо на пищу,

Расскажи мне сказку на ночь о великом царстве нищих!

Почитай из толстой книжки, что из мертвых все воскреснут —

До хрипенья, до одышки, чтобы сердцу стало тесно!

В школе так нам не читают. Над богами там хохочут.

Нас цитатами пытают. Нас командами щекочут.

Почитай, Борис Иваныч, из пятнистой — в воске! — книжки…

Мы уйдем с тобою… за ночь… Я — девчонка… ты — мальчишка…

Рыбу с лодки удишь ловко… Речь — французская… красивый…

А в открытую кладовку тянет с кухни керосином.

И меня ты укрываешь грубым, в космах, одеялом,

И молитву мне читаешь, чтоб из мертвых — я восстала.

— А-а-а!.. Мамочка, не бей!.. Мамочка, не надо!.. Я больше никогда!.. не буду… А-а-а-а!..

— Ты, злыдень поганый. Заел мою жизнь. Так тебе. Так тебе. Так тебе. Так. Дрянь. Дрянь. Дрянь.

— Мамочка!.. Не надо до крови!.. Не надо по голове… А-а-а!.. Прости, прости, прости, а-а!..

— У, поганец. Всего искровяню. Всего искалечу. Места живого не оставлю! Весь в отца. Весь. Получай. Получай. Получай.

— Мамочка!..

— Гаденыш.

— Анфиса, открой!.. Слышь, Анфиса, открой, дверь ногой высажу!.. Не бей мальца. Это ж подсудное дело. Засудят тебя, клячу.

— Мой!.. Что хочу, то и делаю!..

— Да он глянь как пищит — душа в теле кувыркается!.. Мочи ж нету слушать!.. Нас хоть пощади!.. Че издеваесся-то над беззащитным, ведь он малек!..