Комиссия - [11]

И он прочитал торжественно, с удовольствием подчеркивая каждое слово и как бы присоединяясь к высказываниям автора:

«История о том, как лежит и спит добряк-ленивец Обломов и как ни дружба, ни любовь не могут пробудить и поднять его, — не Бог весть какая важная история. Но в ней отразилась русская жизнь, в ней предстает перед нами живой, современный русский тип, отчеканенный с беспощадной строгостью и правильностью, в ней сказалось новое слово нашего общественного развития, произнесенное ясно и твердо, без отчаянья и без ребяческих надежд, но с полным сознанием истины. Слово это — обломовщина, оно служит ключом к разгадке многих явлений русской жизни, и оно придает роману Гончарова гораздо более общественного значения, нежели сколько имеют его все наши обличительные повести. В типе Обломова и во всей этой обломовщине мы видим нечто более, нежели просто удачное создание сильного таланта; мы находим в нем произведение русской жизни, знамение времени».

— Хе-хе, — сказал Володя, продолжая листать книгу. — Знамение времени… Какого времени? Времени Обломова? Добролюбова? А что с другими временами? Нет, господа, Обломов вне времени! И это подтверждают слова Ленина, да, великого Ленина. Через семьдесят лет после Добролюбова Ленин писал: «Россия проделала три революции, а все же Обломовы остались, так как Обломов был не только помещик, а и крестьянин, и не только крестьянин, а и интеллигент, и не только интеллигент, а и рабочий и коммунист». Ты слышишь? Обломов был коммунистом! Это вечно сонный Обломов совершил революцию! Разумеется, господа, Обломова невозможно втиснуть в рамки времени, эпохи или сословия. И если хочешь знать, его невозможно ограничить также рамками места, национальности, страны и расы. Никакие ограничения не властны над ним, потому что он фигура космическая, универсальная. Помнишь ты этого старикана, анархиста Кропоткина?

Пока Володя листал книгу в поисках нужного места, я про себя подивился словечку «старикан». Уже более полувека минуло с тех пор, как Кропоткин перестал быть «стариканом», ибо в возрасте семидесяти девяти лет покинул этот мир, как покидает его в свой срок всяк в нем живущий.

— Помнишь, что он говорил об Обломове? Человек, предпочитающий заморозить свой творческий потенциал и вести вегетативное существование… Ага, вот: «Тип Обломова вовсе не ограничивается пределами одной России: обломовщина существует на всех континентах и под всеми широтами». Да, мой юный друг, — продолжал Володя (я не стал возражать против такого обращения, в сравнении с Кропоткиным я, безусловно, юн), — тут следует обратить внимание на слова «вегетативное существование». Это выражение употребляется как синоним беспечности, лени, вырождения, однако буквально «вегетативный» означает «растительный». Пренебрежительный оттенок это слово получило оттого, что спокойное существование растения, прикованного к земле, воспринималось как более низменное в сравнении с активным, действенным существованием животного, способного передвигаться с места на место. Во времена Кропоткина разница между растениями и животными была очевидной и не подлежащей сомнению. Однако с тех пор многое изменилось, границы стерлись, и наши представления стали иными. Сегодня специалисты утверждают, что растение и животное различаются лишь физиологическими функциями, и уж во всяком случае, растение нисколько не «примитивнее» животного. Более того, вполне вероятно, что роль растения в мироздании значительнее роли животного, хотя его деятельность и не так бросается в глаза. Ведь именно растение способно превращать минеральное вещество в органическое, животные используют уже готовые продукты.

Вот так и Обломов, существо вегетативное, совершил великую революцию. Революция эта была затем извращена, поскольку область истинной революции не живой организм и даже не растительная ткань, а лишь неживая материя. — Володя усмехнулся. — Ты слышал о Тойнби? Историк, антисемит. Так вот, этот антисемит заявлял, что еврейский народ окаменел, перестал быть живым организмом. Он и не подозревал, насколько он близок к истине. Ведь это сущая правда! Вот именно — перестал быть живым. Недаром ученые столь пристально наблюдают за процессами, происходящими в неживом материале. И какие бурные изменения происходят в этом «неживом»! Постоянное, непрерывное движение, отчаянная самостоятельность молекул, головокружительное перемещение атомов, великий потенциал элементарных частиц! Неподвижность неодушевленной материи — неподвижность кажущаяся. Разве не она источник энергии будущего? Да и прошлого, в сущности, тоже. Излучение света, тепла, электрическая, атомная энергия… Живые организмы тихо сгнивают после смерти, но смерть неживого — расщепление на части — сотрясает вселенную…

Володя захлебнулся своей бурной речью, вытащил из кармана платок, утер пот с лица и отложил в сторону том со статьями об «Обломове». Но тут же взял другую книгу, одну из тех, что лежали на столе, и раскрыл ее на странице, отмеченной закладкой.

— Я прочту тебе стихотворение. Вот: посвящено Обломову и еврейскому народу. Я надеюсь, тебе уже ясна связь между Обломовым и еврейским народом? Хочешь послушать?