Комендантский патруль - [23]

— Тебе кого?

Проводив взглядом уходящую машину, я негромко и неуверенно говорю:

— Из Красноярска я. Тут, говорят, ОМОН наш стоит.

— Говорят, стоит.

Часовой — боец биробиджанского ОМОНа Еврейской АО, расположенного с Красноярским в одном дворе, — связывается по рации со «Щитом»:

— Тут к вам в гости земеля пришел. Подходи.

Начальник штаба красноярцев, немногословный мужик с тяжелым лицом, забирает меня в свои апартаменты.

Через полчаса я уже освоился и бодро рассказываю землякам про невероятное свое житье-бытье в городе на Сунже.

Два замполита обоих ОМОНов, начальник штаба и командир красноярского пьют пиво и незло подшучивают друг над другом. Размеренная и незаметная их жизнь течет в стенах Пункта временной дислокации с апреля этого года, никуда не торопя предстоящие впереди месяцы до осеннего октября. Весел, пьян, болтлив и подвижен замполит биробиджанского, он то и дело перепрыгивает с места на место, толкает локтями своего тезку и без устали повторяет:

— Вы-то еще долго тут гнить будете! А мы вот всей своей еврейской командой на этой неделе домой едем!

Отпуская шутки, поворачивается командир:

— Дуйте, дуйте, жиды, к себе на родину! Хоть воздух вокруг посвежеет.

Я вставляю анекдот:

— Экзамен на замполита: десять раз на языке подтянуться.

Биробиджанец весело кивает и, пьяно развесив в воздухе руки, машет в сторону несуществующего турника:

— Я бы и пятнадцать раз подтянулся.

Через час, предварительно засыпав в желудок красноярской гречневой каши, я уже тыкаюсь по узким улочкам 56-го участка. Опера не захотели выпустить меня у отдела, а увезли сюда как единственного вооруженного автоматом. На ремнях их поясов болтаются слабые в бою «Макаровы». Я озираюсь на углу очередного дома, Опер и Белка осторожно стучатся в мелкие, редкие окна, спрашивают хмурых местных жителей, не знают ли те какого-то Ису. Удав сидит в заведенной машине, не спуская глаз с близкого поворота желтой дороги.

Как-то очень неуютно и неуверенно каждый из нас чувствует себя здесь. Кажется, что сами эти деревья, проросшие корнями в жгучую, ненавидимую землю, торопятся задушить нас в океане своей зелени, скрывая от наших глаз и подпуская все ближе к нашим спинам иссохшую смерть.

Сколько нас лежит за этими молчаливыми, запыленными обочинами, по тем изломанным ручьями и осыпями оврагам. И какими бы разными ни были все мы, плохими, хорошими, всех сравняла и обезличила смерть. Все перед ней, как дети. Не отсрочит тебе ни минуты лишней, не даст, как бы быстро ни бегал, лишнего шага сделать, не назначит больше встречу с отлетающей, как палый лист, жизнью. И какая бы препаскудная, злая, обидная она у тебя ни была, а все ее жаль, все расставаться с ней не хочется.

Много нужды принявшая наша жизнь, много горя тяжелого вытерпевшая, одиноко и беззащитно скитается по путаным своим дорогам. Где закончатся ее перекрестки и извилины, выведут ли они на одну, на самую нужную, самую главную, или не успеют? Сколько уже пройдено, и все зря. Почему-то, чем больше в жизни этих дорог, тем чаще мне хочется остановиться и повернуть вспять, чтобы начать все заново, чтобы поменять этот путь, переломить хребет своей полевой судьбе, все таскающей и таскающей через пыль, жару и холод военных будней обиду непрожитого мира. Кем бы я был, не ступив на этот путь?.. Что бы сделал в жизни?.. Чего бы добился?.. Никем! Не сделал бы ничего! Ничего бы никогда не добился!

Здесь я стал Человеком! Здесь я понял смысл и цену жизни, столько здесь заплатил, чтобы дойти до этого, здесь прошла моя молодость, претерпевшая столько лишений, здесь погибли мои товарищи… Никакая самая распрекрасная жизнь со всеми ее благами не сделала бы меня таким, какой я сейчас. За эти годы я стал мужчиной. И, если бы пришлось выбирать вновь, без тени сомнения шагнул бы обратно в тот день, где первый из батальона я сказал «Да!».

Бестолковая, нищая моя судьба, гонимая всеми ветрами перемен, катится все дальше и дальше по бедовой невезучей своей колее…

Мы ходим по дворам. Рухнувшие корпуса темнеют своими пробоинами. Вышедшее за зенит солнце медленно приближается к раскаленной, белеющей земле. Пустошь человеческого непонимания запирает от нас людские сердца, и уже никто не выходит из своих домов на стук в хилые, фанерные двери.

Прочь отсюда. С невероятным облегчением Удав нажимает на педаль газа.

На вечернем построении Тайд раздает подарки. Вполне заслуженный выговор получает Проныр, по замечанию каждому объявляется Киборгу и Рафинаду.

В центре строя, на удивление мерзко и противно, самодовольно гукает, фыркает, икает и улыбается Рамзес Безобразный. Этим же приказом он назначается на должность заместителя начальника милиции общественной безопасности. Наведут, значит, они с Рэгсом порядок. Сбылось страшное пророчество.

Немногословный, потрепанный жизнью, весь седой чеченец Шах тяжело выдыхает:

— Ну, теперь нам всем хана…

Младший сын погибшего чеченского президента Рамзан Кадыров в который раз объявил трехдневный ультиматум воюющим в республике боевикам.

8 июня 2004 года. Вторник

Вместе с Ахиллесом я заступаю в СОГ. Приятная неожиданность увидеть своим напарником именно его, надежного, как скала, Ахиллеса, чем поставленного по графику скользкого жулика Проныра, который обязательно исчезнет на целый день (например, уедет домой садить картошку), а потом будет бессовестно врать про свои глобальные беды, что он так и не успел от себя отвести за целый день.