Комендантский час - [41]

После этих слов следователь и Альшевский раскланялись и отправились в разные стороны.

Амалья тем временем, подозвав к себе Климента, распорядилась нести ей чай. Александр смотрел на подавленного Ярослава, а тот сохранял молчание, пока через минуту ни вскочил на ноги и ни стал беспокойно осматривать зал в поисках места для расхаживания из стороны в стороны, которое его всегда успокаивало. Определив траекторию, он принялся совершать «прогулки», нервируя старуху, старающуюся не обращать на внука лишнего внимания.

Вдруг Александр кое-что припомнил.

– Ярик, а помнишь про подвал? – спросил вдруг офицер своего двоюродного брата.

– Да, конечно, хоть и давно там не был, – ответил Ярослав.

– Может, освежим воспоминания? – спросил Александр, на что меланхоличный юноша ответил положительно.

Парни вышли в коридор, по которому как раз возвращался их дядя, и открыли первую дверь слева, достаточно неприметную, чтобы не перепутать ее с какой-либо другой. От скрывавшейся за ней лестницы несло сырым холодом. Узких ступенек почти не было видно в темноте, вызванной тем, что единственное окно, освещавшее спуск в подвал, было завалено снегом снаружи. Спустившись на пару пролетов, молодые люди почти наощупь обнаружили тяжелую дверь, за которой и находился винный погребок. Приложив усилия, они проникли внутрь и оказались в царстве непроглядного мрака. Ярослав осторожно шагал, стараясь не спешить, дабы ни на что не напороться. Достав из кармана спички, он подсветил окружение. Вырывая мелким пламенем кусочки пространства из мглы, сын Василия обнаружил висящие на стенах свечные фонари, которые тут же решено было использовать по назначению.

Когда большой свет озарил погреб, Александр, наконец, смог разглядеть винные бочки, спокойно покоящиеся по обеим сторонам комнаты. Ярослав стал осматриваться. Обратив в какой-то момент взор на скромное имущество подземелья, он нахмурился. Что-то явно было не так, и это что-то не давало юноше покоя. Брат разделял это ощущение, но сохранял молчание.

– Такое чувство, что раньше подвал был больше, – сказал осторожно сын покойного.

– Да, и мне так кажется. Хотя что удивительного? Мы ведь играли здесь, будучи еще детьми.

– Нет-нет, он был больше. Я отчетливо помню, что помещение было раза в три длиннее.

– Это ты преувеличиваешь, Ярик, – бросил в ответ Александр, убежденный собственным сомнением в ложности детских воспоминаний.

В ответ на это инфантильный юноша прошёлся до крайней стены, отчитывая шаги. Посмотрев в упор на аккуратную кирпичную кладку, он вновь погрузился в раздумье.

Офицер решил разбавить обстановку и, присев на корточки возле одной из бочек, чтобы прочитать надпись о годе урожая, сказал, что гораздо более удивительным фактом является то, что Василий, всегда предпочитавший водку прочему спиртному, держал в своем имении целый винный погреб.

– Видимо, статус заставлял, – сказал Ярослав, а потом, помахав головой, обратил взор на брата. – Знаешь, Саша, а ведь все же я прав.

– Ты о чем?

– Комната меньше нужного. Длина зала над нами равняется 35 моим шагам, а здесь всего двадцать.

– Ты уверен? Хотя…. даже если так, то разве это о чем-то говорит?

Ярослав стал водить одной рукой по кирпичной кладке стены, пытаясь сосредоточиться.

– Ты помнишь, кем был мой учитель? – спросил вдруг он своего брата.

Александр помедлил с ответом.

– Тот высокий немец, Боже…. Как же его звали?

– Ларс ван Лагерхейн. Он был архитектором, и отец нанял его, чтобы строить себе имение.

– Точно! Ларс. Я помню, скорее, его наряд, чем его самого. К чему ты вспомнил о нем?

– Папа с раннего детства заметил, что я в учебе туговат, – Ярослав, наконец, отлип от подвальной стены, – но вот считал я неплохо. Ларс обучал меня алгебре, геометрии, черчению, и он же строил для отца Сарганово.

Брат стал приближаться к Александру.

– Может, я и в самом деле что-то позабыл. Быть может, оставшиеся воспоминания обманчивы, но одно я знаю точно: подвал не может быть короче комнаты над ним. Лагерхейн просто не мог так его спроектировать.

Когда Ярослав окончил говорить, он стоял в метре от офицера, который, выслушав брата, стал живо улыбаться, еле сдерживая смех.

– Тебя еще в детстве могли приковать к себе различные мелочи. Я помню, что ты ненавидел летнюю веранду, ведь когда мы садились обедать на ней, тебе не давали сосредоточиться звуки, доносящиеся из леса.

– Саша….

– А еще, – перебил юноша своего собеседника, – помню, как дядя Вася и дядя Богдан спокойно читали перед камином газеты, сидя в кресле, когда ты вдруг закричал, что твой отец слишком громко стучит пальцами по подлокотнику.

– Это совсем другое. То, что я сейчас пытаюсь донести, не плод фантазии. Это просто очень странно.

– Говоришь так, будто странностей вокруг мало.

Пламя одного из фонарей вдруг зашипело, и свеча погасла, прервав беседу. Ярослав вновь достал спички и прибавил окружению яркости.

– Ты ведь не думаешь, что кто-то мог убить мою тетю? – спросил у брата сын покойного.

– Я знаю, что она умерла своей смертью, – отвечал Александр.

Он не был врачом, чтобы утверждать это наверняка, но верил нанятым специалистам, как себе. Да и если бы у Натальи действительно были враги, а ее жизни грозила опасность, не связанная с болезнью, она бы не преминула рассказать об этом. Вряд ли на смертном одре ее заботило душевное состояние сына и точно так же сомнительно, что она хотела утаить от него нечто после раскрытия главной своей тайны. Письмо было для неё, скорее, исповедью. Она не могла положить конец мукам тела, а потому решила прекратить страдания души.