Комедия о Евдокии из Гелиополя, или Обращенная куртизанка - [2]
Евдокия
Я не люблю обрезанных.
Первая
А ты помнишь молодого Панкратия из Дамаска?
Евдокия
Он, кажется, был перед Никомахом?
Первая
Ах нет, госпожа, ты забыла; он был перед Менандром Аргосским.
Евдокия
Да, да, ты права, перед Менандром Аргосским… нежный мальчик! его шея была не толще моей. Куда он делся, кстати?
Первая
Его вытребовали родители. Помнишь, он еще так плакал?
Евдокия
К завтрему приготовить мне зеленое платье с розами и сапфирные серьги.
Вторая
Прикажешь будить тебя?
Евдокия
Нет, я хочу отдохнуть и досыта насладиться сном; к тому же я предчувствую бессонницу.
Третья
Прикажешь дать тебе порошки Серапиона?
Евдокия
Нет. Дайте мне перо и лампу, и потом оставьте меня.
Служанки, подав ей требуемое, уходят. Евдокия одна. Смотрит в ручное зеркало.
Евдокия
Эти лягушки меня тревожат. Я не знаю, отчего я так печальна, будто купец, потерявший корабли, будто отвергнутый юноша. Так пуста, так вытоптана моя душа сегодня – и отчего? Не встанет ли завтра то же солнце? не увижу ли я опять влюбленную толпу? не та же ли я буду Евдокия?
(Пишет)
И неужели нет средств удержать юность, любовь, легкую радость? Может быть, есть магические мази, напитки, уничтожающие бледную смерть? Никто не знает, никто не должен знать! О Венера, ты вечная помощница влюбленных сердец; ты научишь меня отгонять тяжелые мысли. Завтра будет то же солнце и та же «роза Гелиополя» встретит ту же любовь. (Ложится.) Но я слышу шепот, не похожий на вздохи любовников. Лягушки уже смолкли на далеком пруду. Мне кажется, что в соседнем дому говорят: слова доносятся будто издали, ночью, явственно и тихо, как тростники…
Герман
(за сценой читает)
«Я – хлеб жизни. Приходящий ко Мне алкать не будет, верующий в Меня не будет жаждать никогда. Никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец, и Я воскрешу его в последний день. Истинно говорю вам: верующий в Меня имеет жизнь вечную».
Евдокия
Слова ли это странствующего ритора, или сам мозг мой обольщает меня мечтами?
Герман
«…Если не будете есть плоти Сына человеческого и пить крови Его, то не будете иметь в себе жизни; ядущий Мою плоть, и пьющий Мою кровь, имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день».
Евдокия
Он из простых чудотворцев для толпы, проповедует кровавое суеверие, но может знать тайны, эликсиры…
Герман
«Когда же придет Сын человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы, и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов».
Евдокия
Я не могу… Не ответ ли судьбы это на мои мысли?… Я должна видеть этого человека. Манто! Манто!
Входит служанка.
Манто
Что прикажешь, госпожа? Тебя мучают виденья?
Евдокия
Кто гостит у Прохора-кожевника? Я должна видеть этого человека.
Манто
Кто же может у него быть? какой-нибудь простолюдин?
Евдокия
Я должна его видеть.
Герман
«И идут праведные в жизнь вечную, а грешники в тьму кромешную, где плач и скрежет зубов».
Ангел
Картина третья
Улица; терраса дома Евдокии. Евдокия сидит на террасе. У правитель, служанка, священник. Евдокия в простом платье.
Евдокия
Я прошу тебя, читай список дальше, мы остановились на златотканых одеждах.
Управитель
Итак: златотканых одежд – 160 ларей, украшенных камнями – 150 ларей, шелковых – 275, простых – 123 больших ларя.
Евдокия
Это совершенно совпадает с моею записью, это правильно; читай дальше.
Управитель
2 ларя одежд с надписью: «Антиохия».
Евдокия
Это стоило бы сохранить. Ты помнишь, Манто, наш приезд в Антиохию?
Служанка
У нас сломалась ось, и мы должны были идти версты три пешком…
Евдокия
А была уже почти ночь…
Служанка
И благородный Калликрат предложил нам гостеприимство.
Евдокия
Это было превесело, очаровательно.
Священник
Вам, госпожа, не следует возвращаться мыслию к раз покинутым светским забавам.
Евдокия
Вы правы, мой отец, простите. Я думаю, что Господь Бог простит мое легкомыслие, как извиняют новичкам актерам неискусные жесты.
Священник
Милосердие Божие неисчерпаемо, но нужно быть тверже в раз выбранном пути.
Евдокия
Я тверда, отец мой, я тверда. Читай, прошу тебя, друг, дальше свой список.
Управитель
Я продолжаю, госпожа: ароматов – 20 ларцов, индийского мира, настоящего – 33 ларца, завес шелковых – 132 литра, завес златотканых – 70 литров.
Повесть "Крылья" стала для поэта, прозаика и переводчика Михаила Кузмина дебютом, сразу же обрела скандальную известность и до сих пор является едва ли не единственным классическим текстом русской литературы на тему гомосексуальной любви."Крылья" — "чудесные", по мнению поэта Александра Блока, некоторые сочли "отвратительной", "тошнотворной" и "патологической порнографией". За последнее десятилетие "Крылья" издаются всего лишь в третий раз. Первые издания разошлись мгновенно.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Дневник Михаила Алексеевича Кузмина принадлежит к числу тех явлений в истории русской культуры, о которых долгое время складывались легенды и о которых даже сейчас мы знаем далеко не всё. Многие современники автора слышали чтение разных фрагментов и восхищались услышанным (но бывало, что и негодовали). После того как дневник был куплен Гослитмузеем, на долгие годы он оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном «спецхране», и немногие допущенные к чтению исследователи почти никогда не могли представить себе текст во всей его целостности.Первая полная публикация сохранившегося в РГАЛИ текста позволяет не только проникнуть в смысловую структуру произведений писателя, выявить круг его художественных и частных интересов, но и в известной степени дополняет наши представления об облике эпохи.
Художественная манера Михаила Алексеевича Кузмина (1872–1936) своеобразна, артистична, а творчество пронизано искренним поэтическим чувством, глубоко гуманистично: искусство, по мнению художника, «должно создаваться во имя любви, человечности и частного случая».«Путешествия сэра Джона Фирфакса» – как и более раннее произведение «Приключения Эме Лебефа» – написаны в традициях европейского «плутовского романа». Критика всегда отмечала фабульность, антипсихологизм и «двумерность» персонажей его прозаических произведений, и к названным романам это относится более всего.
Художественная манера Михаила Алексеевича Кузмина (1872-1936) своеобразна, артистична, а творчество пронизано искренним поэтическим чувством, глубоко гуманистично: искусство, по мнению художника, «должно создаваться во имя любви, человечности и частного случая». Вместе с тем само по себе яркое, солнечное, жизнеутверждающее творчество М. Кузмина, как и вся литература начала века, не свободно от болезненных черт времени: эстетизма, маньеризма, стилизаторства.«Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро» – первая книга из замышляемой Кузминым (но не осуществленной) серии занимательных жизнеописаний «Новый Плутарх».
Критическая проза М. Кузмина еще нуждается во внимательном рассмотрении и комментировании, включающем соотнесенность с контекстом всего творчества Кузмина и контекстом литературной жизни 1910 – 1920-х гг. В статьях еще более отчетливо, чем в поэзии, отразилось решительное намерение Кузмина стоять в стороне от литературных споров, не отдавая никакой дани групповым пристрастиям. Выдаваемый им за своего рода направление «эмоционализм» сам по себе является вызовом как по отношению к «большому стилю» символистов, так и к «формальному подходу».
Художественная манера Михаила Алексеевича Кузмина (1872–1936) своеобразна, артистична, а творчество пронизано искренним поэтическим чувством, глубоко гуманистично: искусство, по мнению художника, «должно создаваться во имя любви, человечности и частного случая».
Художественная манера Михаила Алексеевича Кузмина (1872–1936) своеобразна, артистична, а творчество пронизано искренним поэтическим чувством, глубоко гуманистично: искусство, по мнению художника, «должно создаваться во имя любви, человечности и частного случая».
Художественная манера Михаила Алексеевича Кузмина (1872–1936) своеобразна, артистична, а творчество пронизано искренним поэтическим чувством, глубоко гуманистично: искусство, по мнению художника, «должно создаваться во имя любви, человечности и частного случая».
Жизнь и судьба одного из замечательнейших полководцев и государственных деятелей древности служила сюжетом многих повествований. На славянской почве существовала «Александрия» – переведенный в XIII в. с греческого роман о жизни и подвигах Александра. Биографическая канва дополняется многочисленными легендарными и фантастическими деталями, начиная от самого рождения Александра. Большое место, например, занимает описание неведомых земель, открываемых Александром, с их фантастическими обитателями. Отзвуки этих легенд находим и в повествовании Кузмина.