Комедия книги - [110]
Однажды чудесным вечером автор прогуливался по Варошмайору, модному в то время месту развлечений, и вот, привалившись к дереву, он предался глубокомысленной философии, наблюдая колебания толпы. Как он пишет, многие забавлялись «вращающимся шариком» — чем-то вроде нынешнего волчка, другие ловили мыльные пузыри, третьи сокрушались о потерянном счастье. Вот так дешево можно было развлечься тогда в Варошмайоре. Вандза развлекался тем, что глазел на прогуливающихся барышень:
«Кто не восхищался красотой, кто не обрывал пожухлых лепестков с розы! Осененные радостью, слившись в порыве, бегали по пустынным аллеям. Окручиненные заботами, обняв друг друга, неспешно прохаживались с повислой головой, онемело моргали на верхушки стройных тополей или, бешено зыркая глазами, бродили в прохладной тени, словно отверженные всеми богами сверкающие амбарные долгоносики».
Как можно ходить с повислой головой и все же моргать на верхушки тополей, это еще доступно пониманию, но вот куда деть амбарных долгоносиков? Опять же неясно, почему от них отвернулись все боги.
Так писали по-венгерски в 1806 году! Но есть творения еще чуднее. В следующем 1807 году с переведенным с немецкого языка романом «Альвина» на сцену выступил Янош Лайош Фолнешич. Он вклинил в роман не только обновленные слова, но и свои взгляды на языкотворчество. Во всей мировой литературе нет ничего похожего на ту святую простоту, с какой автор вдруг «обрывает нить повествования» на 169 странице и на протяжении одиннадцати страниц вещает о собственных изысканиях в области языкознания, о так называемом «оженствлении».
Так он именует свою руководящую идею, на основе которой надлежит преобразовать систему венгерского языка. Ибо венграм неведомо «различие между мужским и женским». Как он пишет, «наши предки изъяли из венгерской речи это сексуальное начало». Автор собирается восполнить пробел, прицепляя к существительным и прилагательным женского рода маленький ярлычок «ne» («не»), и этим раз и навсегда покончить с сомнениями, мужчину или женщину подразумевает данное слово. Если мы будем говорить: картограф — картографне, педагог — педагогне, то уж нельзя будет ошибиться в том, кого мы имеем в виду. Дерзостный автор так увлекся своими замыслами, что отдельные предложения снабжал лингвистическим комментарием прямо в тексте, поэтому местами роман звучит так:
«Хотя предмет (ellentek) нашего первого разговора (господин королевский наставник Андраш Дугонич в своей „Йоланке“ употребляет слово „ellentek“ в другом значении, а именно в значении „препятствие“, но поскольку для него у нас уже есть слово, а старое слово „targy“ — „предмет, вещь“ — не передает в точности немецкого „Gegenstand“,[412] я беру новое слово именно в таком значении. Кому не нравится, пусть попробует сочинить лучше, а если не может, пусть помолчит!) и был тем ведьмовским источником подозрительности, все же в конце концов час обоюдного примирения настал. Ульрика простила и Карола, и ту, другую. Пурпурные уста Ульрики слились с его устами, и их сладостные поцелуи растаяли в нежных вздохах. Я удалился».
После обилия прозаических примеров освежающе подействует коротенькое стихотворение. Михай Хелмеци задумал перевести Тассо, что и сделал, опубликовав в номере «Ауроры» («Aurora») за 1882 год эпизод гибели Софронии и Олинда. Софрония уже взошла на костер, и толпящиеся вокруг язычники с состраданием наблюдают за ее казнью.
Своеобразие стиха создается за счет оригинальной манеры переводчика сокращать слова ради целостности строки. Он считал вполне правомерным писать: ма (вместо мать), лбовь (вместо любовь), скрвать (вместо скрывать) и т. д. Более того, в поэме вдруг появляется некто Магом, как станет ясно в дальнейшем — Магомет, которому переводчик безжалостно урезал имя, не влезавшее в строку. Недаром автору дали насмешливое прозвище «Хелмеци поэт, что слова кромсает».
Пал Бугат вознамерился увенчать куполом прихотливое строение языкотворцев, создав свою систему «словотвория». С жестокостью истого деспота он до тех пор резал, колотил, сверлил, обтесывал, подпиливал, перекраивал, стриг, подклеивал, прессовал и утюжил слова, пока они не укладывались в шкатулку системы. Он создал совершенно чудовищный эсперанто, к которому больше всего подходит словечко из французского литературного жаргона desesperanto.[413] Конечно, долго этот язык не прожил. Друзья быстро отговорили Бугата публиковать рукопись, и он, опечаленный, отдал ее на хранение в Венгерскую академию наук.
Все же труд Бугата был не лишен остроумных мыслей. Например, он считал недостатком венгерского языка то, что слово «человек» применимо к каждому двуногому, наделенному душой существу и не выявляет различия между обыкновенным и выдающимся человеком. Ловким лингвистическим маневром Пал Бугат разрешил эту проблему: отныне выдающийся, более образованный и талантливый человек должен называться «
Иштван Рат-Вег стяжал европейскую славу как бытописатель курьезной истории человечества. В центре его внимания исторические, литературные, научные, военные и кулинарные курьезы, необыкновенные, загадочные и эксцентричные личности, слухи и небылицы, мир мошенников, проходимцев и авантюристов, мистификаторов и шарлатанов, шутов и дураков, человеческая предприимчивость и хитрость и ее обратная сторона — глупость. Все, о чем пишет автор, пе выдумано им, а взято из многовековой истории человеческой культуры.
В предлагаемой книге — "История человеческой глупости" — предмет исследования автора — человеческие заблуждения, суеверия, мошенничества, чудачества и поистине безграничная глупость. Книга насыщена любопытной информацией, размышление над которой заставит читателя не только улыбнуться, но иной раз и задуматься о том, кто мы есть и в каком мире мы живем.
Из великого прошлого – в гордое настоящее и мощное будущее. Коллекция исторических дел и образов, вошедших в авторский проект «Успешная Россия», выражающих Золотое правило развития: «Изучайте прошлое, если хотите предугадать будущее».
«На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих полн, И вдаль глядел». Великий царь мечтал о великом городе. И он его построил. Град Петра. Не осталось следа от тех, чьими по́том и кровью построен был Петербург. Но остались великолепные дворцы, площади и каналы. О том, как рождался и жил юный Петербург, — этот роман. Новый роман известного ленинградского писателя В. Дружинина рассказывает об основании и первых строителях Санкт-Петербурга. Герои романа: Пётр Первый, Меншиков, архитекторы Доменико Трезини, Михаил Земцов и другие.
Роман переносит читателя в глухую забайкальскую деревню, в далекие трудные годы гражданской войны, рассказывая о ломке старых устоев жизни.
Роман «Коридоры кончаются стенкой» написан на документальной основе. Он являет собой исторический экскурс в большевизм 30-х годов — пору дикого произвола партии и ее вооруженного отряда — НКВД. Опираясь на достоверные источники, автор погружает читателя в атмосферу крикливых лозунгов, дутого энтузиазма, заманчивых обещаний, раскрывает методику оболванивания людей, фальсификации громких уголовных дел.Для лучшего восприятия времени, в котором жили и «боролись» палачи и их жертвы, в повествование вкрапливаются эпизоды периода Гражданской войны, раскулачивания, расказачивания, подавления мятежей, выселения «непокорных» станиц.
Новый роман известного писателя Владислава Бахревского рассказывает о церковном расколе в России в середине XVII в. Герои романа — протопоп Аввакум, патриарх Никон, царь Алексей Михайлович, боярыня Морозова и многие другие вымышленные и реальные исторические лица.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.