Комедианты - [5]

— А теперь милости просим в комнату, — сказал шляхтич, взяв под руку графа, не совсем довольный пристальными взглядами молодых людей.

Франка, сказав едва несколько слов, отправилась с Бжозовской готовить полдник.

Уж не знаю, как и кем изжарены были цыплята, приготовлен салат и сделаны пирожки с сыром; Бжозовская, сгорая от любопытства и беспокойства, возбужденная до высшей степени, летала как угорелая кошка, поила слугу и расспрашивала обо всем, и что знал он, и чего не знал.

Франка, как только освободилась, не скрывая своего любопытства, также поспешила в комнату, где граф курил сигару, беседуя с Курдешом о лошадях. Не подозревая, чтобы могла быть какая-нибудь другая жизнь приличнее и лучше той, к которой она привыкла, Франка пренаивно пустилась описывать ее Сильвану; тот смеялся в душе, радовался, что встретил деревенскую простоту и вызывал ее на откровенность.

— О, я решительно не скучаю! — говорила ему Франка. — Летом, изволите видеть, мы с Бжозовской ходим по грибы в березняк, как сегодня, а иногда и дальше, сбираем травы, копаемся в саду, по вечерам поем и рассказываем презанимательные истории и сказки.

Сильван улыбнулся, но Франка приняла это за добрую монету.

— Зимой также тысяча удовольствий. Столько праздников, столько приготовлений к ним, служба в церкви, мотание ниток и хозяйственные распоряжения. А я люблю хозяйство.

— Уж это, за глаза и в глаза ей скажу, правда, — прибавил пан Курдеш. — Никто и ни в чем не сравнится с Франкой; до чего ни доткнется — все сделает отлично; а какая она превосходная лекарка!

— И народ приходит ко мне за две, за три мили за советом, — прервала опять Франка. — Никто не умеет так отлично лечить лихорадки, никто так хорошо не умеет помочь при ушибах.

— Как же, должно быть, приятно вам, — заметил Сильван, чтоб сказать что-нибудь, — заслужить столько признательности и благословений.

— Не отопрусь, мне очень приятно помогать людям, — ответила смело Франка, — притом же это обязанность женщины.

— И вы не скучаете, — спросил Сильван, — в этом захолустье?

— Разве это возможно, — возразила Франка, смеясь над мыслью графа, — столько занятий, столько работы, время бежит так весело, так скоро.

— А общество?

— У меня есть несколько добрых знакомых, наконец, моя почтенная Бжозовская, отец. Я никогда бы не желала большего общества.

Сильван, то улыбался насмешливо, то мысленно удивлялся, то пристально вглядывался в хорошенькое личико Франки, которая бегала уже и суетилась, как белка, около стола, приготовляя полдник. Старик Курдеш, приведенный в восхищение присутствием гостя и щебетанием дочери, расчувствовался до слез и не мог нахвалиться своим дитятей.

Только что она вышла, он рассыпался от всей души в похвалах ее достоинствам:

— Золото — не дитя, — восклицал он, поднимая кверху руки, — что это за сердце и что это за головка! Иной раз такой даст мне совет, что просто ошалеешь, откуда это она, сидя в этом закоулке, на шляхетском огороде, не видя людей, берет? А какая скромность, какая набожность, сколько разных достоинств — не перечтешь их всех! Надо жить с ней с раннего утра до позднего вечера, как я, чтобы понять и оценить ее душевную теплоту!

Во время этого разговора подали полдник. Франка сама потчевала Сильвана, подсовывала ему цыплят, накладывала пирожки, наливала сметаны и, улыбаясь своими белыми зубками и поглядывая своими черными, жгучими, как огонь, глазами, приводила его в необъяснимое беспокойство. Сильван, воспитанник города, чужеземец в родном краю, франт большого света, плененный, очарованный красотой простой девушки, то смеялся сам над собой, то отпускал самые чувствительные любезности деревенской девушке и кидал весьма значительные взгляды на Курдешанку.

Пребывание его в Вульках невольно протянулось до ночи, и когда он садился на лошадь, провожаемый целым домом, — и старик Курдеш, и Франя, и Бжозовская, и Агата, и Горпына, и Грыцко из конюшни, и гуменный, все глядели на красивого барчонка, — месяц уже в величественной полноте показался на небе.

Сам шляхтич хотел придержать стремя ясновельможному графу, но Сильван не дозволил этого, вскочил довольно легко на своего английского скакуна, сделал лансаду и, поклонясь еще раз шапкой и глазами смеющейся Фране, словно буря вылетел из ворот при беспокойном лае старого Разбоя.

За ним поспешил и Янек, стремянный графа, на буланом, сильно подгулявший и веселый, как и барин. Гостеприимство шляхты отличается тем, что тут и барина, и слуг, и лошадей, и, если есть, собак — принимают радушно, кормят, поят и забавляют. Они были в нескольких стах шагах от домика, а уж у Янки чесался язык, и, приблизившись к барину, он сначала крякнул, чтобы обратить на себя его внимание, а потом шепнул:

— Вот, сударь, приятно!

— Что ж это так тебе приятно?

— Только бы к шляхте ездить, сударь, так и лошадям, и людям хорошо; принимают, словно родного брата, кормят, поят, ухаживают. Ведь мне сама барышня и эта толстая барыня выносили на тарелке пирожки и два раза сладкой водкой потчевали.

— Водка, кажется, тебе очень понравилась?

— Не столько, сударь, водка, — этого добра можно за свой грош и в корчме достать, а по вашей милости я не голяк, — но люди…