Комедиантка - [88]

— Мое! Мое! — шептала Янка, не будучи в силах справиться с собой. — Мое! — И она пожирала Майковскую глазами, потом отводила взгляд, чтобы ничего не видеть и не терзать душу воспоминаниями. — Воровка! — прошептала она наконец так громко, что Майковская вздрогнула.

Росинская села с другой стороны, тоже в кулисах. Как только Майковская вышла на сцену и начался спектакль, она принялась повторять каждое слово Мели вполголоса и, с нарочито фальшивой интонацией, смеялась над ее игрой, передразнивая ее жесты так забавно, что все это походило на настоящее представление.

Майковская сначала не обращала на нее внимания, но потом стала оглядываться все чаще. Издевательства выводили ее из себя, она начала сбиваться, забывать текст, уже не слышала суфлера, а под конец и вовсе смолкла на полуслове. Росинская между тем не унималась и с нарастающим ожесточением принялась добивать ее.

В припадке бессильной злобы, Майковская играла все хуже и хуже и, чувствуя это, металась по сцене, как невменяемая. За кулисами все веселились, Добек в суфлерской будке зажимал рот рукой, чтобы не прыснуть со смеху. Заметив это, Майковская уже не могла совладать с собой. Покинув сцену, она с кулаками набросилась на Росинскую.

Мужчинам пришлось их разнимать. Парики были уже изрядно потрепаны.

Маяковскую силой отвели в уборную, и там с ней началась истерика. Она била зеркала, в клочья рвала костюмы, как бешеная металась из угла в угол: пришлось ее связать и вызвать доктора.

Цабинский в отчаянии рвал на себе волосы, но вся актерская братия надрывалась со смеху и веселилась.

Пришлось дать занавес, не закончив спектакля. С посиневшим от злости лицом, Топольский появился на сцене и объявил:

— Уважаемая публика! По причине внезапной и серьезной болезни панны Майковской «Доктор Робин» не может быть закончен. Сейчас начнется следующая пьеса.

Казалось, поражение соперницы должно было бы доставить Янке удовольствие, но Янка еще не была актрисой настолько, чтобы остаться безучастной к страданиям другого и она пошла навестить Майковскую, но там сидел доктор, а директор отчаянно ругался с Росинской. Янка была явно лишней, она повернулась и вышла.

Росинская, Вольская и Мировская без обиняков заявили Цабинскому, что, если Майковская останется в труппе, их завтра же здесь не будет.

Цабинский от них сбежал, но тут же столкнулся с Кшикевичем и Станиславским, те тоже пообещали, что не останутся вместе с Майковской ни одного дня, добавив, что им стыдно состоять в труппе, где публично устраиваются подобные скандалы.

Директор был в отчаянии, ничего подобного он не ожидал; он выкручивался, как мог, давал квитанции в кассу каждому, кто хотел, а увидев Янку, подозвал ее и, чтобы немного загладить вину, сказал:

— Если хотите что-нибудь из кассы, возьмите квитанцию, а то мне пора уходить.

Янка попросила пять рублей; тот, даже не поморщившись, дал квитанцию и побежал к Пепе, но и тут ему не повезло: по дороге на него налетел дебютант со своим кузеном, и за кулисами поднялся такой шум, что публика уже начала беспокоиться.

Когда спектакль закончился, в зале стояла мертвая тишина: ни одного хлопка…

Взяв в кассе деньги, Янка встретила Недельскую. Та шла, с трудом переставляя ноги.

Янка остановилась, чтобы поздороваться, но старуха, грозно посмотрев на нее, прошипела:

— Что тебе надо? ты… ты…

Она сильно закашлялась и, погрозив Янке тростью, потащилась дальше.

Ничего не понимая, Янка погудела вокруг в надежде увидеть где-нибудь Владека, но он так и не появился. Они не встречались с самого утра.

Владек начал избегать Янку. Он пришел к выводу, что лучше иметь дело с обыкновенными женщинами: по крайней мере не надо стесняться, притворяться и постоянно быть начеку. К тому же после скандала Янка по-прежнему осталась хористкой, и мать из-за нее грозила лишить его наследства.

Янка долго смотрела вслед старухе, вероятно, искавшей сына, затем побрела домой.

X

Янка была больна. Ей казалось, она лежит на дне колодца и из тех глубин, куда ее столкнули, видит то бледно-голубое небо, то совсем черную ночь, мерцание звезд сменялось мраком, — это чьи-то пролетающие крылья заслонили собой свет. В сознании Янки все перепуталось; она чувствовала только, что эти волнообразные колебания, отголоски жизни, хаос, крики, слезы и отчаяние струятся по гладкому колодезному срубу и скапливаются в ее душе, причиняя неизъяснимую боль.

Янке казалось, будто она удаляется все дальше не только от жизни, но и от мечтаний: стоило ей о чем-нибудь подумать, что-то представить, воспроизвести в мыслях образ или понятие, как все тут же рассеивалось и уплывало через какие-то огромные щели, оставляя лишь пустоту и боль одиночества.

Дни тянулись медленно, словно их нанизывали на бесконечные цепи веков; так бывает у тех, кто утратил все, даже надежду.

Янка уведомила дирекцию о болезни, но никто ее не навестил; только Цабинская передала через Вицека, что Ядя скучает по урокам, и ничего больше.

Там играют, учатся музыке, что-то создают, живут! А она лежит, и ее разбитая душа погружена в беспредельную апатию, и стоит ей на минуту очнуться и убедиться в том, что она еще существует, как она тут же снова впадает в забытье, но никак не может забыться совсем — умереть.