Комедиантка - [87]

Янка с трудом нашла в себе силы спросить:

— Почему я не могу играть?

— Не можете, и баста! — коротко ответил Цабинский.

И тут же выбежал из театра, опасаясь какой-нибудь сцены. Ему было жаль Янку.

Она так и осталась стоять за кулисами, переполненная бескрайним, пожирающим чувством горького разочарования. Вокруг была такая пустота и так велико было чувство одиночества, что Янке казалось, будто она одна на всем белом свете, безмерная тяжесть придавила и душит, что-то неумолимо тянет вниз, на самое дно, где глухо шумит мутный, грязный поток.

Затем мысли обрывались, и на смену им являлось чувство безнадежного опустошения. Войдя в артистическую уборную, Янка забралась там в самый темный угол.

Мечты рассеялись; чудные миры потонули в далеком тумане, жалкие обрывки волшебных видений проносились в голове и едва затрагивали сердце. Янку давила тоска, исходящая от грязных стен и декораций, от гнусной толпы злорадствующих негодяев.

Янка почувствовала себя измученной, разбитой, больной и ни к чему не способной; она пошла в сад, чтоб найти там Владека, и вместе с ним пойти домой, — силы уже оставляли ее.

Владека она не нашла — тот предусмотрительно удалился, Янка вернулась в уборную и долго сидела там, ни о чем не думая.

— «Не доверяйтесь мечтам! Берегитесь воды!» — повторяла она и никак не могла вспомнить, где это слышала.

И вдруг она побледнела, откинулась назад, в ее мозгу возник хаос; Янке показалось — она сходит с ума.

Янка еще долго сидела одна и плакала. Вспомнив все пережитые страдания и разочарования, она уже не могла удержаться от слез.

Наконец, истерзанная и обессилевшая, убаюканная тишиной, заполнившей театр после репетиции, Янка уснула.

Разбудила ее Росинская, которая в этот день пришла раньше других — она играла в первом акте. Актриса увидела спящую Янку, и сердце ее наполнилось жалостью; остатки женской доброты, приглушенной театральной жизнью, проснулись при виде бледного лица, похудевшего от горя и мучений.

— Панна Янина, — прошептала она.

Янка встала и начала торопливо утирать заплаканное лицо.

— Недельского не видели? — спросила она у Росинской.

— Нет. Бедное дитя! Что с тобой сделали! Не надо так близко принимать к сердцу. Артисту суждено много переносить, много страдать. Моя дорогая, не такие вещи я пережила, да и теперь еще переживаю. Если все неприятности принимать близко к сердцу, расстраиваться из-за всяких сплетен, какие про тебя ходят, и плакать после каждой пакости, то ни слез, ни сил не хватит! Тяжело это, но в театре уж так ведется! Ничего еще не потеряно. Лишнее разочарование — одним уроком больше.

— Может, они правы? Должно быть, я совсем бездарная, раз Цабинский отобрал роль.

— Актриса — и такая наивная! Оттого-то все и подстроили, что у вас талант. Я слышала, что на первой репетиции говорил кузен этого любителя.

— На что он нужен, талант, если не дают играть, и жить мне не на что?

— Работа Майковской! Это она заставила Цабинского отобрать у вас роль!

— Она зла на меня, я это знаю, но чтобы мстить так бесчеловечно!

— Не знаете вы ее. Из-за чего бы вы там ни ссорились, ясно одно: увидела она вас на репетиции, поняла, что может сойти на второй план, и тут же стала подкапываться. Видела я, как она увивалась вокруг этого любителя, заигрывала с его кузеном, подъезжала к Цабинскому, а директорше ручки целовала! Все видела! Слыханное ли дело, чтоб так унижаться? Но своего добилась. Она уже не одну так выжила. Я актриса с положением и с огромным репертуаром, а что я переношу от нее, вы не представляете себе. О, это страшная ведьма! Вы ничего не заметили; все это делалось потихоньку, и, кроме меня, почти никто не знал. Таким, как она, всегда счастье! Но подождите, я ей устрою сегодня, отплачу за нас обеих!

Уборная постепенно наполнялась актрисами, шумом, запахом пудры и разогретого на свечах грима. Начинали одеваться.

Пришла наконец и Майковская — эффектная, торжествующая, с букетом в руке, с розами на груди, но, увидев Янку возле Росинской, нахмурилась.

— Мне кажется, здесь не уборная для хористок! — сказала она со злостью.

— Сама ты хористка! — ответила Росинская.

— Я не вам говорю.

— Зато я отвечаю. Останьтесь, пожалуйста, — обратилась она к Янке, собравшейся было уходить.

— Ты меня не задевай. По-твоему, я с хористками должна одеваться, да?

— Подожди, получишь еще отдельный номер с меблировкой и смирительной рубашкой.

— Заткнись, сорокалетняя девица!

— Ты мои года не трогай, ободранная героиня.

— Ходит по сцене как мокрая курица, а еще голос подает.

Уборная уже сотрясалась от смеха, брань становилась все изощреннее, при этом обе женщины гримировались и переодевались, ни на минуту не прерывая своего занятия. Янка слушала перебранку молча. Она не чувствовала к Меле обиды за то, что та отобрала у нее роль, она просто испытывала к ней физическое отвращение. Майковская казалась Янке сейчас такой грязной, подлой, лишенной всего человеческого, что для нее даже ее голос звучал безобразно.

Когда начали играть «Доктора Робина», Янка пошла за кулисы. Трудно описать, какая безграничная, мучительная боль терзала душу Янки, когда она увидела Майковскую — Марию на сцене. Казалось, каждое слово, каждый жест, каждую позу, интонацию с кровью отрывают от ее сердца.