Командировка - [32]

Наконец в октябре приехал Прокопенко с бригадой из трех человек. Из теплого киевского бабьего лета в стужу, когда вымерзает вся влага в воздухе и клубится сухим кристаллическим туманом. Сначала казалось, что работать невозможно. Потом огляделись: а как же другие?

Летом Тикси — райцентр как райцентр — с его учреждениями и стройками, с междугородным телефоном, комбинатом бытового обслуживания, с кафе «Лакомкой», с «Фрегатом» — клубом молодых гидрографов и детской музыкальной школой, с изящной установкой дальней телевизионной связи «Орбита», хорошо видной в створе любой улицы.

Зимой поселок старше, суровее. Дома заметно обглоданы непогодой. С северной стороны здания до крыш привалены плотными, как бетон, сугробами, с южной, тундровой, — оголены, открыты ветрам. Заборов Тикси избегает — их сносит пургой.

На цепочке из трех звеньев удерживается жизнь Тикси зимой: электричество, вода, тепло. Оборвись любое — и жизнь в поселке замрет. И каждое звено — на тоненькой ниточке: ниточка водопровода бежит по сопкам, не в земле, нет, а по земле, в деревянном коробе, пять километров от озера Мелкого до поселка, и еще по поселку к домам, кранам, котельным, теплицам. Ниточка (тоже в коробах) укутанного, упакованного, обшитого досками теплопровода, без защиты человека бесконечно слабого перед морозами и ветрами семьдесят второй широты. Не ниточка — совсем уж бесплотная паутинка линии электропередачи, сжимаемая морозом и растягиваемая ветром. Ветром здесь зовут то, что в других местах считается ураганом, а заседания пурговой комиссии поссовета, решающего вопросы снабжения молоком детсада или работы «скорой помощи», напоминают порой оперативки боевого штаба.

Продолжение улиц — суда. Двадцать семь морских судов отдыхают в бухте Тикси до следующей навигации. Отдыхают корабли, но не их команды. Едва в октябре замерзает море, команды — капитаны, боцманы, механики, матросы — спускаются на лед с бензопилами и кайлами и становятся выморозчиками. А именно: дождавшись, когда лед в заливе достигнет метровой толщины, люди пилят его вокруг судна на квадраты и осторожно выбирают кайлами первый слой. Снял слой сантиметров тридцать и жди. Лед нарастает снизу и с боков (в разрезе это, наверное, похоже на ванну), а сверху, вокруг судна, остается полая майна, пересеченная в нескольких местах нетронутыми перемычками; на них-то в свой срок, по мере углубления майны, как на ледяных стапелях повисает громадина какого-нибудь морского танкера или сухогруза, обнажившего часть корпуса ниже ватерлинии в шрамах и выбоинах трудной арктической навигации. Зеленоватые прозрачные ступени ведут под киль, там, спустившись на три с лишним метра «под воду», устроившись как в обыкновенном цехе, работает сварщик со щитком, торопясь успеть до весны, до оттепели.

Если саму полярную стужу можно обратить на пользу людям и ремонтировать суда, то можно — решил Прокопенко — и строить дома.

От мороза гвозди прикипали к пальцам. Тогда бригадир отыскал на свалке старую чугунную плитку. Они насыпали полную сковороду гвоздей и разогрели. По пустым деревянным клеткам, откуда стужа успела вымести все живые запахи стройки, сладко потянуло каленым железом. И хорошо было, купая руки в тепле, набирать со сковородки полную горсть этих жареных гвоздей, но тут уж бригадир не давал спуску: заметив, что кто-то, отчаявшись, пробует молотком загнать шуруп в оконную раму, молча отбирал молоток и заворачивал шуруп по самую шляпку.

Так прошел октябрь и три недели ноября. Дело двигалось, но медленнее, чем рассчитывали. В конце ноября у двоих окончился отпуск, и они засобирались в Киев. Еще через месяц улетел третий, самый ловкий и молодой, и бригадир Прокопенко остался один. Плотнику одному, без помощника, не вдвое, вдесятеро труднее. Он владел топором, рубанком, алмазом для резки стекла. Но уставал так, что, бывало, в общежитии не мог повесить полушубок на вешалку: организм восставал, противился любому подъемному усилию, любой тяжести. Архитектор, оставивший работу в крупной проектной мастерской Киева ради деревянного объекта у кромки Ледовитого океана, Прокопенко, как и Людмила, был, безусловно, счастливым человеком.

На полученные в декабре деньги Прокопенко пригласил трех местных рабочих, поручил им плинтусы и наличники. А сам занялся лестницей, подъездами. Надо было так организовать малое по объему пространство, чтобы оно создавало ощущение простора и гостеприимства. Только в конце февраля он смог показать Щербине готовую лестницу: экономно решенные пролеты, вместо балюстрады тонкие прутья, пропущенные сквозь перила обоих этажей. «Как струны, — поняла Людмила. — Я знаю, что ты задумал. Это — лира». Потом в описаниях объекта по Морской, 44 с ее легкой руки числилось «лестничное ограждение типа „лира“».

Жарили гвозди, но дело шло! Удавалось даже осуществлять сверх сметы некоторые новшества. Людмиле довелось еще испытать хорошие дни, когда из почти готового дома они втроем — она, Анатолий — муж, даже их пятилетний Андрейка — выгребали строительный мусор. Вот она, реальная возможность строить иначе, чем строили до сих пор! «Возведение деревянного жилдома по Морской, 44, — писала она в те дни на имя главного инженера, — является для нас экспериментальной базой. Открывается возможность снижения стоимости строительства, больше внимания можно будет обращать на культуру и качество строительного дела. Сметная стоимость строительно-монтажных работ по дому 128 тысяч рублей, фактически затрачено 98 тысяч. В настоящее время на объекте остался один человек, которому для окончания плотницких и столярных работ потребуется неделя, десять дней…»