И отец не поверил.
Мы добрались до дома в темноте, часу в одиннадцатом. Не знаю, как встретили Толика, может быть, кексом, а мне мама еще на пороге отвесила оплеуху, на которую я обратил мало внимания, так спешил поделиться своей историей.
Отец, обрюзгший от волнения, выслушал меня с интересом, что–то пробормотал себе под нос и велел срочно укладываться в постель. Я решил, что все в порядке, спросил:
— Как ты думаешь, папа, почему он на нас напал?
— Выпимши был, — хмуро отозвался отец. — Выпил и закуски не нашел, вот и кинулся. Ты всегда, сынок, остерегайся пьяных. Он, и пьяный человек, бывает, делается, как лось с рогами.
— Все горе от ней, проклятой, — подтвердила мама.
На отца я носил обиду долго, упрямо, пестовал ее, как курочка яичко. Черт с ним, с лосем, думал я, но как же он мог не поверить своему сыну, как мог, если сердце мое разрывалось от великой правды. Как мог он смеяться над этим?
Если бы я знал, что скоро отца не станет, что навсегда и страшно отзвучит его покашливающий голос — головой о косяк, на пол, рука подвернута под грудь, из уха — капелька крови.
А что, если бы и знал? Что с того? Чем бы я ему помог? Уж лучше не знать…
Проснулся я с трудом. Голова раскалывалась. Чувствительно сверлило под правой лопаткой и в кисти правой руки, на сгибе.
— Мальцев — сволочь! — сказал я вслух.
Вениамин Петрович Мальцев, ведущий, чаще других бывал в этом городе в командировках, курировал блок, у него я выспросил множество подробностей, но про Петю Шутова он и не заикнулся, даже фамилии его не называл. Словно такого и не существовало.
Капитанов, Шацкая, Прохоров, Давыдюк, сам директор Федор Николаевич — вот с кем он имел дело. Все они, по мнению Мальцева, люди благородные, деликатные, знающие, исключая настройщика Викентия Давыдюка, рвача и выжигу, пославшего однажды тишайшего Мальцева к едреной бабушке. Мальцев ходил жаловаться на грубого настройщика его начальнику и получил от ворот поворот.
«Сволочь, Мальцев!» — повторил я перед зеркалом в ванной, разглядывая свое симпатичное лицо, по которому точно несколько раз с нажимом провели напильником. Малость его подтесали. С такой физией, по совести, следовало бы отсиживаться дома с недельку, чтобы не пугать прохожих, но у меня такой возможности не было. Поэтому я тщательно промыл следы побоев марганцовкой (отчего царапины засияли, как отлакированные) и отправился завтракать в буфет.
Только вошел, полный скорбных дум, и — надо же! — из–за углового столика приветливо машут мне руками и вилками Юрий, Зина, Шурик Кирсановы, вчерашние пляжные знакомцы.
— Сейчас! — кивнул я и проследовал к стойке.
Там — кустодиевская красавица в томной позе. Кофе, лимон, порция курицы, ватрушка. Пожалуйста! Красавица очнулась, увидев близко мой суровый лик, зашустрила перед кофейным агрегатом с необыкновенной торопливостью, уронила ложку на пол, подняла и, сдунув пыль, звякнула мне на блюдечко. Спасибо!
— Ах! — воскликнула Зина Кирсанова, когда я подсел к ним. — Что же это с вами случилось, Виктор Андреевич? — мягкость непритворного сочувствия, окрик мужа: «Зина!»
— Упал, — объяснил я, опасаясь Шурика, который слез со стула и, кажется, собрался обследовать меня каким–то особым способом. — Вывалился из такси. Такой казус. Стал высаживаться, а он дернул.
— Вряд ли, — усомнился Шурик, трогая мое ухо. — Непохоже, дядя Витя. Если бы вы упали из машины на песок, то все царапины были бы в одну сторону.
— Шурка, заткнись, — Юрий Кирсанов мне солидарно подмигнул, и я ему в ответ подмигнул.
— Бывает, — солидно сказал он. — Страшное дело эти лихачи. Самые адские водители. Вы заметьте: где авария — в девяноста случаях из ста обязательно замешан таксист. А где его нет, значит — удрал. У них же план, спешат.
— Вы, конечно, на пляж? — спросил я, расправляясь с куриной грудкой.
— Куда же еще, — с горечью отозвался Юрий. — Больше некуда.
— Поедем, если хочешь, на экскурсию, — предложила Зина плаксивым голосом. Видно, не новый был разговор.
— Куда на экскурсию, куда?
— Куда люди, туда и мы.
— Так уж ездили раз! — Ко мне: — Представляешь, набили автобус битком и ну три часа мотать по проселкам. Душно, жарища. Привезли к какой–то часовне. Походили вокруг, поглядели, как дикари. Такие часовни в России в каждой деревне. Силос там хранится большей частью. Три часа на колесах, по жаре, бензином воняет, чтобы полюбоваться на часовню обваленную. — К жене: — Поедем! Почему не поехать. Каждый день будем ездить, там еще кирпич под забором лежит, ты его не рассмотрела.
— Вот, пожалуйста! — обратилась ко мне Зина. — Все ему не так, все не нравится. А что надо? За столько лет первый раз отдыхаем по–человечески, а он нервы треплет и себе и нам. Скажите хоть вы ему.
Что я мог сказать? У человека цех который день без присмотра, а его везут часовней любоваться. С ума сойдешь.
Из–за стола мы поднялись все вместе.
— Сейчас к нам зайдем, Виктор, — сказала Зина.
— Зачем?
— Припудрить надо ваши синяки и шишки.
— А-а?
— Надо, надо! — согласно закивал начальник смены. Чуть приотстав и придержав меня за локоть, добавил: — Вы, если что, имейте в виду. Помочь если… — и он сунул мне под нос громадный кулак, который на глазок весит килограмма четыре, не меньше. — Если что, не стесняйся. Земляки мы все же…
