Командир Марсо - [7]

Впервые в их кантоне оружие было сброшено на парашютах лишь в апреле, на территории поместья господина Распиньяка. К этому времени явное нетерпение снова овладело друзьями. Их желание действовать было тем большим, что немцы после поражения под Сталинградом отступали по всему русскому фронту, а во Франции оккупантам пришлось столкнуться с группами франтиреров, созданными в департаменте Савойя. В ожидании приказов из Лондона Лусто и Пораваль сами искали случая выступить. Поравалю, правда, было разрешено увести людей в лес для военного обучения. Там они тайно занимались различными упражнениями, такими, как разборка и сборка ручного пулемета или изучение миномета. Но в то же время им был дан строгий приказ ничего не предпринимать без разрешения руководства. И все же подвернулся случай совершить нечто такое, на что, казалось, не требовалось никаких инструкций, кроме веления собственной совести.

Сосед Пораваля, Бастид, работавший до войны на лесопилке его отца, как-то рассказал ему, что один торговец в Бержераке продает партизанам обувь по ценам «черного рынка» — три тысячи франков за пару вместо пятисот. Хотя Пораваль знал, что Бастид — коммунист и что речь идет о бойцах из группы Французских франтиреров и партизан[4], созданной в окрестностях, он был тем не менее возмущен этим фактом. Пораваль переговорил с Лусто, и они решили проучить спекулянта.

Однажды вечером, когда торговец уже запер ставни своей лавки, Лусто, прикрыв нижнюю часть лица шарфом, ворвался к нему с револьвером в руке. Угрожая оружием, он забрал у торговца двадцать пар обуви и наспех, как попало, запихал их в мешок. Пораваль на мотоцикле ждал его у дома. Операция заняла всего несколько минут и прошла без помех. Перепуганный торговец даже не пикнул. Конечно, это было совсем несложное дело, но Лусто вспоминает о нем как о наиболее трудной для него операции. Перед этим он выпил два стакана спиртного, но все же при входе в магазин мужество чуть не покинуло его. «Не совершаю ли я кражу?» — подумал он. И только на другой день, увидев волнение Бастида, которому он передал трофеи, Лусто почувствовал удовлетворение от своего поступка. Да, эта обувь пойдет настоящим бойцам, которым она по праву и принадлежит. Однако начальник Лусто, информированный о происшедшем, отнесся к делу иначе:

— Вы, значит, помогаете теперь коммунистам?

— Речь идет о группе Ф.Т.П.

— Это одно и то же. Коммунисты не нуждаются в нашей помощи.

— Но они сражаются против немцев.

— Да, но как франтиреры, не желая вливаться во французскую армию и не подчиняясь приказам генерала де Голля.

Лусто не питал ни малейшей симпатии к идеям коммунистов. До войны он даже вел против них решительную борьбу. Но, хотя взгляды коммунистов и были ему всегда чужды, он не испытывал теперь никакой неприязни к людям, пропагандировавшим эти взгляды. В его группе был один коммунист, крестьянин, как и он сам, ветеран прошлой войны, упрямый и непримиримый, когда дело касалось его партии, но безусловно честный и искренний и притом — настоящий патриот. Ну а что до тех коммунистов, которые, как говорят, находятся в рядах Ф.Т.П., то для Лусто было достаточно знать, что они сражаются против оккупантов, чтобы изменить свое прежнее мнение и считать их хорошими французами. Однако он полагал, что в момент освобождения Франции отрядов Ф.Т.П. будет явно недостаточно и «Тайная армия» сыграет тогда решающую роль, ускорив освобождение страны. Он стал даже думать, что совместная борьба и, как неизбежное ее следствие, — братство по оружию откроют радужную перспективу будущего Франции, когда все французы смогут наконец понять друг друга и идти вперед одним путем. И вдруг слова Чарли снова обнаружили перед ним те трудности, о которых он давно уже не вспоминал. Может быть, коммунисты хотят соперничать с де Голлем в деле освобождения Франции? Но, с другой стороны, можно ли упрекать их за то, что они сражаются? И, наконец, если уж опасаться, что коммунисты приобретут слишком большое влияние, не следует ли и нам действовать более активно и опередить их? Такие размышления всегда приводили его к одному и тому же выводу: нужно действовать.

К такому выводу, очевидно, пришли и его начальники, так как несколько дней спустя Сирано вызвал его и предложил, ввиду предстоящих военных операций, сформировать «боевую группу» из десятка-другого отважных людей. Одновременно вместе с Поравалем он должен был создать в кантоне первые лагери «Тайной армии».

С этого времени для двух друзей начался новый период деятельности, открывший им новые горизонты. Пришел конец скованности, ожиданию приказов, у них были развязаны руки для совершения любых диверсионных актов. Быстро созданная группа вскоре уже проявила себя, взорвав несколько радиомачт. Затем, окрыленные первыми успехами, Лусто и его товарищи развернули свои действия по всему кантону. Но все это были пока лишь отдельные, разрозненные акты, не причинявшие большого вреда оккупантам, хотя слухи, которые ходили среди населения, преувеличивали их размеры. «Ради спортивного интереса», — говорил Лусто, повторяя слова, некогда бывшие в ходу у членов «Боевых крестов». Невольно ему вспоминалось время, когда совсем еще молодым, шестнадцатилетним подростком, он с несколькими приятелями развлекался по ночам тем, что втаскивал на дерево плуг, или опрокидывал телегу, или отвязывал плотомойню в Палиссаке. Наутро весь поселок бывал в панике, а виновники этих «шуток» умирали со смеху. Теперь они потешались над немцами, и Лусто снова чувствовал себя юнцом. При каждом новом диверсионном акте имя Лусто повторялось шепотом среди населения, и первым следствием всей этой слишком шумной деятельности был донос в жандармерию. Предупрежденный жандармом Лажони, крестьянин Лусто решился на рискованный шаг. Он пристроил жену и двух ребят у проживавшей в отдалении родственницы, доверил охрану своей фермы и поддержание на ней порядка пожилым супругам-испанцам, а сам принялся кочевать по окрестностям. Он останавливался на ночь то здесь, то там, иногда ночевал и под открытым небом; его видели повсюду, и все-таки жандармы, не раз пытавшиеся его арестовать, нигде не могли его найти.