Колючий мед - [71]

Мне надо было бы прислушаться к словам французского философа, сказавшего: «Ничего не предпринимай, пока не утихла страсть! В путь не отправляются, когда на море шторм[26]».

Но я этого не сделала. То есть не прислушалась. Мое критическое мышление полностью заблокировалось. Дофамином, серотонином, окситоцином. Мы идем на поводу у зова коварной плоти, которая неумолимо стремится ослепить нас, чтобы форсировать отношения и зачать ребенка. Я стала дерзкой и безрассудной, как все влюбленные.

Несколькими годами ранее на волне успеха после выхода моих книг я открыла сберегательный счет, окрестив его «Пошло все к черту». Меня вдохновил пример одной знакомой, рассказавшей, что она откладывает часть своей зарплаты на такой счет ради определенной степени свободы и возможности бросить работу, если возникнет такое желание. В тот момент мне трудно было представить, что сбережения могут потребоваться по-настоящему, и я истратила их часть на покупку двух билетов до Берлина и нескольких ночей в дорогом отеле для нас с Эриком.

* * *

Оставив велосипед на парковке у «Сосновой рощи», с тревогой окидываю взглядом холл и, отвернувшись в сторону, торопливо прохожу к лифту. Я боюсь наткнуться на Камиллу, мне даже страшно подумать, как она восприняла последние события. Слава Богу, общение с администрацией дома престарелых взяла на себя больница, так что, по крайней мере, я избежала личной беседы. На третьем этаже царит сонный полумрак. Дверь в комнату Харальда приоткрыта. В проеме виднеется свежеоциклеванный, покрытый маслом паркет, можно завозить мебель нового жильца. В коридоре у двери стоит пара банок с маслом и рулон защитной бумаги для пола. Отпираю дверь в комнату Вероники ключами со связки. Один замок повышенной безопасности и один – обычный.

Чувствуется, что квартира была заперта – в ней жарко, как в сауне. Сняв сандалии, сразу открываю настежь балконную дверь. Резкий дневной свет просачивается сквозь кроны отцветших вишен. Лишь несколько разбросанных по земле розовых лепестков напоминают о том, что недавно они были в цвету. Поодаль в саду видны рабочие в комбинезонах с бензопилами, которые они победоносно заводят. Скорее всего, собираются подрезать что-нибудь, дерзко выросшее выше дозволенного.

Кофейная чашка Вероники так и осталась стоять на столе вместе с подчищенной тарелкой из-под йогурта. Подхватив посуду, иду в кухню. В мойке уже стоят несколько грязных тарелок, и весь скопившийся мусор нужно вынести. Чтобы не мыть посуду и не поливать комнатные растения в тишине, включаю радио. Потом выливаю скисшее молоко и расставляю чистые чашки и стаканы по шкафчикам.

Есть что-то приятное в домашних делах, которые выполняешь для другого. Я могла бы легко вытирать поверхность мойки где-нибудь в другом месте. Закончив, варю себе кофе и возвращаюсь в гостиную, чтобы собрать вещи, которые Вероника просила меня привезти в больницу.

Но что-то останавливает меня перед книжным стеллажом. На самой нижней полке стоят в ряд фотоальбомы. Присев на корточки, достаю коричневый альбом, отмеченный надписью: «ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЕТЕ, 1955 ГОД», и присаживаюсь на диван. Тонкие страницы форзаца шуршат, когда я открываю обложку. Прямоугольные черно-белые фотографии вклеены красивыми ровными рядами. Вот за низеньким столиком сидят дамы – каждая со своим рукоделием. Все с прическами, в разноцветных платьях, полные и уверенные в себе. По фотографии трудно определить, сколько им лет, но ясно, что все они – дамы. Некоторые в очках, все как одна радостные. Побледневшие подписи под фотографиями достаточно содержательны: «Нанни, Линнея и Элина за кофе». На другой фотографии изображен полный мужчина, стоящий перед огромной американской машиной. Может быть, там на заднем плане виднеется название пансионата? Кажется, я вижу вывеску «Мирамар». Еще на одном снимке Вероника вместе с девушкой, похожей на Мэрилин Монро, запечатлена перед огромной витриной радиомагазина. Вывеска гласит: «Телевидение от Торкеля!» Кузина с платиновыми волосами привычно позирует, а Вероника – длинная и скованная – стоит как уличный фонарь и выжидательно смотрит в камеру. На следующей фотографии народ столпился у радиомагазина и заглядывает внутрь через дверь и окно. Внутри, похоже, происходит нечто невероятное. Может быть, как раз телевизионная трансляция. Значит, в тот год появилось телевидение?

Листаю дальше, пытаясь найти фотографию Бу и девочек на пляже – ту, которую мы в прошлый раз рассматривали. Приходится пролистнуть много страниц, прежде чем я нахожу ее. Вот они – лежат все трое на песке и щурятся на меня – зрителя из будущего. В правом верхнем углу снимка мерцают солнечные блики. Внезапно мне кажется, будто я чувствую дыхание моря, хотя на улице полный штиль. Сердце учащенно бьется. Сосредоточенно всматриваюсь в фотографию. Бу немного напоминает одного старого актера с зачесанными назад волосами и прямым, выдающимся вперед носом. Очертания рта почти женские.

Нетерпеливо листаю дальше. На одной фотографии полуобнаженные молодые люди несут кабинку для переодевания. Возможно, Бу среди них, но рассмотреть трудно. На другом снимке блондинка сидит на спине парня, лежащего на песке животом вниз, будто оседлала лошадь. Подпись под снимком отсутствует. Полная дама читает газету, усевшись на надувной матрац. Фотографии встреч за чашкой кофе. Портреты неизвестных. Должны же быть еще фотографии с Бу? Хотя бы того времени, когда они жили в Гётеборге? Или, может быть, она убрала их ради Уно? Может, он ревновал. Не каждый захочет хранить в семейном фотоальбоме фотографии прежнего любовника. Наверное, она спрятала их подальше, в более надежном месте. Задумавшись, где они могут храниться, осматриваюсь вокруг. Осторожно подойдя к гардеробу, приоткрываю дверь. На плечиках в ряд аккуратно развешаны костюмы, блузки и юбки. Начинаю перебирать вещи. Многие из них устарели – покрой и материал другой эпохи. Например, красные брюки из стопроцентного полиэстера. Вечернее платье из лиловой парчи. Цветастые пляжные платья, не требующие глажки. Еще там висит костюм – пиджак и узкая юбка-карандаш. На белом фоне узор из горчичных и бутылочно-зеленых ромбов. Достав костюм, прикладываю его к себе и, прищурившись, смотрюсь в зеркало в полный рост.