Колымский котлован. Из записок гидростроителя - [47]

Падаю и шарю тропу. Но нет никакой тропы, сквозь ветки просеивается неясный свет луны. Не могу сдержать слезы, подпирает рыдание, вдруг слышу:

— Не бойся, это я, дедушка!

Говорил, что он умеет появляться, где его совсем не ждешь. Хочу ему рассказать про все и не могу. Только бы не увидел слез. Хорошо, что не день.

— Давай, — говорит, — подсоблю нести ружье.

Ну, я, конечно, не дал, что я хлюпик, что ли, сосунок?

Приходим в избу, затопили печь.

Дедушка засветил жировку, и тут я увидел; на столе всякая вкуснятина: и черемша, и вяленая рыба, и грибы, и полная деревянная чашка моих любимых сладких сосулек — затвердевший березовый сок.

Дед сидит напротив меня — словно окуржавел: борода белая. Я чувствую себя самым счастливым человеком.

— А у твоего дедушки были собаки?

— Были. И конь был — очень замечательный конь, настоящий товарищ.

— Расскажи про настоящего.

— Спать пора, давай-ка закрывай глаза.

— А я все равно вижу и дедушку с белой бородой, и зайцев. Вот только ты зря убил как нарисованного козла.

— Спи: рано вставать.

— А зайцев можно приручить? Не кусаются? Если зайцев кормить, привыкнут. Вот увидишь.

Я уже больше не могу, морит сон. Пригрелся в мешке, тепло. Зато в хижине морозяка. И тишина, словно все кругом вымерло. Только вода где-то булькает — или это кажется?

Ночь в тайге кажется короткой, будто только закрыл глаза. А посмотрел на часы — вставать пора.

— Давай кто вперед, дед, — предлагает Андрей.

Вылезаем из мешка, толкаемся, мешаем друг другу. Хватаем: кто ведро, кто чайник и жмем за водой, собаки тоже за нами припускают.

— Я первый, дед! — Андрей уже на бугре.

Мне воздуху не хватает, буксую. Старею.

Завтракаем. Сухари, масло, сахар, чай. Собакам кашу несоленую, чтобы нюх не портился…

Подбрасываю в костер валежину, пусть дымит — веселее. Сами моем посуду. Вместо мочалки Андрей драит кружки куском травы, я споласкиваю и опрокидываю на стол. Посматриваю на небо. Солнце не успело подняться, как спряталось за тучи. Оттого и деревья в инее, будто засахаренные — красиво и все же грустно.

Однажды мы с приятелем шли по городу. Был туман, и деревья тоже в инее были, так он сказал — будто забинтованные стоят. Мне не понравилось, но похоже.

Я набиваю свою пятизарядку 12-го калибра патронами, четыре с картечью в магазин, пятый — дробь два ноля — в ствол. Ветку беру на поводок — топор за пояс. Ветка понимает. Садится на снег, нетерпеливо поводит ушами и смотрит на озеро — куда пойти?

Голец бестолковый, валяется кверху лапами, запутался, грызет поводок, не хочет идти на веревке. Андрей возится с ним.

— Ишь ты, зубы скалит еще, может, пустим так?

— Не годится, надо приучать. Охота — не баловство.

Приказываю щенку сесть, подергиваю за поводок — огрызается. Ну и характер! Глаза никелированные, блестят. Почесал бунтаря за ухом. Успокоился.

Иду маленькими шагами. Ветка бежит рядом, поворачиваюсь. Опять щенок упирается, крутит головой. Андрей тащит его изо всей силы. Вдруг щенок бросается вперед и валит Андрея, тот падает на живот, но поводок не выпускает. Ругается.

Я, не сбавляя шага, поглядываю на пацана. У озера они меня догоняют. Андрей мокрый, шапка за пазухой, от него пар валит, щенок тоже язык вывалил, слюной брызгает.

Из-за тучи продралось солнце, полыхнул огнем снег. На деревьях, кустарниках сгинул иней, и лес сразу словно, обуглился, почернел.

Ветка потягивает носом, прядет ушами.

Меня тоже подмывает сбегать в распадок, во-он в тот, над которым встает синяя дымка изморози.

Да боюсь, увяжется собака за зверем, а ни к чему. Матки ходят с телятами, белка и соболь линяют, только загубишь.

Втыкаю в снег черенком лопату. Стоит она восклицательным знаком, сбрасываю с плеч мешок с продуктами:

— Изучим обстановку, так, что ли, товарищ?

— Изучим, — поддерживает Андрей и, раскинув руки, падает на снег.

— Смотри, не проваливается.

Голец хватает с Андрейки шапку и пускается волчком по насту. Пацан бросается за щенком. Я смотрю на них, и какое-то смутное чувство одолевает меня. Нежности, умиления, что ли.

Мы сейчас на перешейке между двумя озерками. Если посмотреть на них сверху — две тарелки. За озерами длинная, как посадочная полоса, тундра. Здесь гусь потянет, и Славка так предполагал.

Работаю лопатой. Подходит Андрей.

— Нору, дед, роешь?

— Да, скрадки лепить будем.

— Из снега?

— Из снежных кирпичей.

Режем лопатой снежные блоки и укладываем в стенку. Три стенки чуть повыше метра — и скрадок готов.

Устраиваем четыре засадки метров на тридцать друг от друга, и весь перешеек застроен. От скрадка к скрадку ход сообщения, как на передовой. Только ход к блиндажам извилистый, а тут в, одну строчку-линейку.

— А зачем четыре, нас же двое?

— А собак ты разве не считаешь?

— Считаю, — раз, два.

— Ты, наверно, устал?

— Нисколько! Смотри. — Андрей перебегает по снежному коридору из скрадка в скрадок.

— Ну, Андрюха, все гуси наши. Закрой-ка глаза и посиди здесь. И не вертись.

Привязываю собак в скрадке, беру профили гусей из жести и, чтобы не наследить, ползу к озеру. У самого берега выставляю на полочках подрисованные белой краской профили. Расставляю по окружности так, чтобы с какой стороны ни зайдет косяк, все равно видно будет.