Колымские рассказы - [63]

Александр Никитич Кирилов происходил из хорошего дворянского рода и в числе своих предков считал именитого казанского мурзу, на которого он, повидимому, стал похожим под старость. Воспитание его не имело ничего общего с аскетизмом или с великодушными стремлениями, и еще восемнадцати лет он вместе о отцом ревностно занимался псовой охотой и устройством домашнего оркестра. Внезапно волна подхватила его и понесла с собой. Откуда она пришла, он сам не знал и не мог дать себе отчета. У него не было соответственных знакомых, он не читал ни одной наводящей на размышление книги; но в воздухе было разлито что-то молодое и светлое, какой-то электрический ток, тонкий и извилистый, пробегавший мимо по незримому пути и внезапно вызывавший ответный трепет в каждой молодой душе, способной к напряжению и блеску.

Восемнадцатилетний мальчик бросил отца и мать, отказался от богатства и старых привычек и бросился в бездну своих новых верований, как бросаются с крутого берега в воду. С тех пор прошло тридцать лет, наполненных: такими наслоениями испытаний и деятельности, что их хватило бы на четыре обыкновенных человеческих жизни. Мальчик скоро возмужал и привык выбирать дорогу, не подчиняясь чужому мнению. Кирилов менял поприще за поприщем и на всех проявил необыкновенную работоспособность. Он постоянно поступал по-своему и стремился применять оригинальные способы действий, которые, однако, приносили неожиданно полезные плоды. Даже в урочевской пустыне он остался верен самому себе и, как бы шутя, вызывал словно из-под земли такие отрасли деятельности, самая возможность существования которых не пришла бы на ум другому человеку.

Казна устроила в Колымске дешевую продажу соли, но соль эта служила об’ектом различных замысловатых операций в руках соляного надзирателя, а жителям доставались только жалкие крупники. Кирилов добился того, что ему в Урочево стали присылать сто пудов, и в ближайшее лето посолил десять больших стогов сена, пласт за пластом, во время уборки и сметывания. В начале весны он собрал самых истощенных лошадей и коров из ближайших селений и, откормив их соленым сеном, получил блестящие результаты. Теперь соленое сено употреблялось из года в год, и порода скота заметно стала улучшаться вокруг Урочева. Почти в то же время Кирилов на свои сбережения выписал из России материал для приготовления сетей и упорно старался выучить своих соседей вязать сети по русскому поморскому способу, чтобы они выходили крепче и пригоднее для промысла. Молочное хозяйство было его третьей затеей, но оно разрослось и поглотила все его время и силы.

Вернувшись с купанья, Александр Никитич взял косу и пошел накосить свежей травы для самых молодых телят. Но притащив домой две больших связки, он почувствовал такую усталость, что даже присел отдохнуть на лавку. В последние годы силы его постепенно слабели; долгие лишения, вольные и невольные, стали сказываться, и он уже ощущал себя стариком, с ослабевшими членами, неспособным к работе и непригодным для одинокой жизни в Урочевском скиту. Все чаще и чаще приходили недуги, он побеждал их при помощи диэты и простых лекарств, но потом они приходили снова.

Свежий удой стоял на столе, и его следовало разлить в бураки и убрать на место.

«Зачем эти хлопоты? — вдруг подумал! Кирилов. — Нелепая и бесцельная работа!»

Потом по привычке поднялся, сходил к поставцу за посудой для разлива и стал процеживать густое молоко. В голове его, однако, пробегали все те же странные мысли.

— Зачем существует все? — спросил он себя и внезапно почувствовал, что это не философское любопытство, и что вопрос о цели миросоздания касается его лично еще ближе, чем вопрос о молочном хозяйстве. Повидимому, наступало время для общей ликвидации и подведения итогов.

Дверь юрты отворилась, и вошел низенький лохматый якут в рубахе из телячьей шкуры, с красными больными глазами и серым сухощавым лицом.

— Чего надо? — отрывисто спросил Кирилов.

— Табак! — лаконически сказал якут, останавливаясь у порога.

Он, очевидно, только что побывал в болоте, и нижняя часть его тела была в грязи.

— Чем заплатишь? — спросил Кирилов суровым, но деловым тоном.

— Ничем, — равнодушно ответил якут. — В долг, — прибавил он неохотно.

— А ты знаешь, сколько у тебя долгу? — спросил Кирилов.

— Кто знает? — неопределенно возразил якут. — Много, должно быть!..

Кирилов достал из шкапа мохнатую связку табачных листов.

— А когда ты заплатишь? — спросил он уже безразличным тоном, предвидя содержание ответа.

— А кто знает? — повторил якут стереотипную фразу. — Когда будет, заплачу.

— Возьми косу вместе, — вдруг предложил Кирилов. — Тоже в долг.

— Не нужно! — решительно ответил якут. — Только табак.

— Хорошее, так вам не нужно! — сердито заметил Кирилов.

— Не сручно! — упрямо возразил якут. — Твоя коса длинная, наши руки коротки… Вот смотри!..

Он протянул вперед пару тонких рук с небольшими кистями, как у всех северных туземцев.

— Ну, ступай! — сказал Кирилов, удовлетворив покупателя, но якут не уходил.

— Баба просила иголок и цветного шелку, — заявил он наконец.

— На что ей шелк? — недоверчиво проворчал Кирилов.