Колыма - [124]

Яровой достал сапоги. Переобулся. И нарта выехала в ночь. Каюр сказал, что по морозу ехать будет и быстрее, и легче. Яровой обрадовался этой возможности — не задерживаться в Тигиле, не искать ночлега. А сразу в путь.

Нарта быстро промелькнула по улицам и, выскочив за село, понеслась по сопкам. По спокойным спускам и подъемам. Поскрипывал под нартой схватившийся морозцем снег. Собаки бежали дружно, легко. Высыпавшие на небе звезды внимательно следили с высоты за упряжкой. А она летела по сопкам стрелой.

— Хорошо, однако! — повернул к Яровому раскрасневшееся от морозца лицо каюр.

— Любишь тундру? — спросил Аркадий.

— Тундра — это я! — рассмеялся каюр. И добавил: — Сейчас последний спуск и тундра. Большая, как небо — дом Кутха. Наша тундра особенная.

— Чем?

— Звонкая — как птица, сильная — как молодой олень — и, глянув вперед, вдруг закричал собакам: — Кых! Кых! (Право! Право!).

Вожак послушно направил упряжку. Собаки быстро бежали по спуску. Кончились сопки. Нарта побежала по темной, загадочной тундре. Тундра звенела под полозьями нарты, подхватывала эхом голоса людей, дыхание собак и уносила далеко-далеко. К самому небу.

Белая, будто седая, луна устало выглянула из-за туч. И выхватила тундру такою, какою она бывает лишь ночью. Маленькие деревца, как седые подростки, в иней вырядились. Жить не начали, а уже поседели. Вот около одного деревца вожак остановился. Деловито задрал ногу. На каюра извиняясь смотрит. Потом на луну, на упряжку и, снова заскочив вперед, мчится по тундре. Покуда силы есть, надо торопиться.

Ночь в тундре. Под искристыми льдинками-звездами. Под лунным, будто мертвым светом… К утру упряжка привезла всех в оленеводческую бригаду. Собаки, почуяв отдых, сразу прилегли. Каюр позвал Аркадия в чум.

— Пошли. Надо поесть. Живот согреть. Без этого — заболеем. Сейчас мяса горячего поедим, чаю попьем. И спать.

— Спать?! — остановился Яровой.

— Ну да! Через пару часов ехать нельзя будет. Снег согреется. В тундре шагу не сделаешь!

— Тогда поехали! Зачем останавливаться. Пока можно ехать, надо ехать.

— А где горячее мясо найдешь? Где спать будешь? Мы всю дочь ехали. Промерзли. И теперь ехать? Нет. Собачки устали, я замерз. Надо отдыхать.

— Послушай, Юра, я сюда по работе приехал. Мне каждая минута дорога. Я проехал полсвета. Я очень торопился. Я не отдыхал. А ты заставляешь меня спать. Не могу. Ты понимаешь?

— Днем ехать нельзя!

— Надо.

— Не могу!

— Юрий! Я пойду пешком. Но это будет позором для тебя. Все намыланы[27] Тигиля узнают об этом и никто не поедет с тобой в тундру! Никто! Ты слышишь меня?

Сазыкин сплюнул зло:

— Иктп ачваньяк! [28] — крикнул он на Ярового и, подняв собак, вскочил на нарту. Всю дорогу он молчал. Словно не было за спиной никого.

Так прошел час, второй. Солнце, взошедшее над тундрой, стало греть. И снег, оттаявший, рыхлый, быстро заморил собак. Они уже не бежали, а едва плелись, утопая, проваливаясь в снегу по брюхо.

Нарта переворачивалась то на одну сторону, то на другую. Яровой с каюром молча ставили ее на полозья. Шли следом.

Время тянулось медленно, бесконечно. Казалось оно остановилось, завязло в снегах. Аркадий глянул на часы. До полудня еще час, собаки совсем из сил выбились. Еле плетутся. Каюр молчит. Скулы его побагровели. Надо дать отдохнуть собакам. Но что делать? Не предлагать же этому попутчику во второй раз. Еще действительно пойдет пешком!

Но вожак, заметивший, что упряжка совсем измоталась, лег в снег. И как ни кричал на него хозяин, как ни упрашивал, ругал, обзывал, грозил остолом, вожак не встал. Он смотрел на Юрку злыми глазами и рычал на него.

— Все! — развел руками каюр беспомощно.

— Сколько мы прошли?

— От оленеводов километров двадцать отошли. Не больше. Ночью бы за полтора часа спокойно проехали. А теперь — четыре часа мучались, — не преминул добавить Сазыкин.

— Что ж? Мне и эти километры нужны. Все ближе к Воямполке.

— Собаки измучились.

— Ладно, Юра, во сколько мы поедем?

— Вечером. Когда солнце зайдет. Собакам отдохнуть надо. Быстрее бежать будут. Наверстают свое.

Яровой наскоро выпил кружку чая. И, вытащив кукуль[29] с нарты, лег в него и тут же уснул. К вечеру, чуть солнце подошло к горизонту, он встал, начал каюра будить:

— Вставай, Юрий, ехать пора.

Каюр встал. Развел костер. Согрел чай. Запивая им сухие галеты, мужчины смотрели в тундру. За сегодняшний день на ней появилось много проталин.

— Трудно будет. Земля оттаяла. Держать не будет, ногами пойдем, — сказал каюр.

Яровой это понял и без его слов. Нарта двинулась в путь, выбирая места, где солнце не успело растопить снег. Но и он еще не схватился морозом. Провалился, давил на собак большой тяжестью, тормозил нарту.

К ночи собаки выбились из сил. Мороз не схватил отогревшуюся землю и нарта проваливалась, кувыркаясь на каждой кочке, стала непосильной обузой. Вымазанные в грязь от ушей до хвоста, собаки скулили, просили отдыха.

— Пу-х-х! — лопнула кочка прямо под вожаком, обдала его грязью. Каюр ругает тундру, но упрямо идет впереди упряжки.

Яровой рядом с нартой, от падений удерживает. Но не всегда успевает.

— Давай чаевать, — не выдерживает каюр среди ночи. И, разведя небольшой костерок, подвесил над ним чайник. Кинул собакам по сушеной рыбешке, — пусть подкрепятся. Дорога трудна для всех.