Коловрат - [3]
– Спасибо за ласку, Никон, только не до квасу мне. – Евпатий поднялся на ноги, и его голова почти уперлась в низкий почерневший от копоти потолок. – Я приехал просить тебя покинуть монастырь и перебраться в Рязань. Клеть для тебя и в моем доме найдется. А здесь опасно может быть. Не ровен час, татары. Пожгут, никого живым не оставят.
– Господь милостив, Ипатушка, – мягко улыбнулся монах. – А молиться лучше здесь, в этих стенах, в святой обители. И за наши души, а главное, за ваши, за Рязань, за князя, за весь люд от мала до велика. Такова наша доля. Не печалься, ступай своей дорогой, а нам свое написано.
– Ну как знаешь, – кивнул воин, сгребая с лавки пояс и перевязь с мечом.
Старый монах стоял прямой, подслеповатый и благообразный, как икона. Он смотрел на сына своего старого друга, каким тот стал мужем, крепким воином. А ведь в этом Никон тоже кое-что понимал, сам был дружинником когда-то. И как Евпатий был похож на Льва, своего отца. Такой же суровый, такой же крепкий, как матерый вепрь, и такой же неукротимый в своих стремлениях и помыслах. Он и вправду лучший из воинов, из тех, кого я знал, подумал старик и, подняв руку, перекрестил Евпатия, выходившего из кельи. Сохрани тебя Господь!
Полусотня дружинников, спешившись, ждала воеводу в ближнем лесочке поодаль от монастыря. Евпатий шел по густой траве, поглядывая на птиц. Не метались над лесочком, не вились с криками, не уносились прочь от опасности. Не пропали даром труды Евпатия, из года в год учившего своих воинов ратным премудростям. Не видно людей, коней увели вглубь, в балочку, подальше от любопытных глаз проезжего путника. Костров не жгли, громких разговоров не вели, на виду не лежали. Тихо было в лесочке, как будто и не было там никого.
Евпатий по роду своему да по заслугам отцовским, а потом и своим трудом ратным, положение при рязанском князе занимал не малое. В число бояр ближних входил, в дружине княжеской был одним из старших воевод. Выше только сам князь рязанский Юрий Ингваревич да сын его Федор, поставленный над всей дружиной. И в этот поход с малым числом воинов, который можно было поручить любому сотнику, отправился Евпатий не только по приказу князя, а и по своей охоте. И из полка своего малого он велел отобрать воинов самых умелых, тех, кто и в открытом бою не оплошает, и лисицей по перелескам неслышно прокрадется, волком по степи рыскать будет, невидимо все примечая, к следу чужому принюхиваясь.
Помощником своим он взял двух молодых умелых воинов. Полторака – удальца, насмешника и здоровенного детину, который кулаком бычка трехлетка с ног сбивал. И Стояна – угрюмого немногословного дружинника со шрамом через все лицо, полученным от половецкой сабли несколько лет назад.
Тихим свистом кто-то из дозорных оповестил о приближении Евпатия, и от дерева мгновенно отделился Стоян, как будто из земли вырос. Он сделал знак, и в тишине лесочка скрипнули ослабляемые тетивы луков. Среди деревьев, мелкого подроста и кустарника сидели, лежали, поправляли снаряжение дружинники. Все опытные воины, все в кольчужных бармицах с наклепанными железными пластинами, у всех круглые легкие щиты, удобные для конного боя без строгого построения, когда каждый воин бьется с тем, до кого может дотянуться. У каждого кривая сабля, короткое копье сулица, у многих луки в колчанах. Вооружение легкое, для скоротечного наскока, а не для открытого боя с вражеским войском.
– Как? – спросил Евпатий. – Тихо вокруг?
– Тихо. Мужики с возами из монастыря вышли. Мед повезли в Чернигов.
– Мед монахи делают добрый, – вспомнил Никона Евпатий и нахмурился. – К реке Воронеж пойдем, а дальше на север.
– Кого ищем, Евпатий?
– Ветра в поле. Недоброго ветра.
Кони тихо похрапывали, вскидывая головами и тряся гривами. В низинке было вдоволь сочной травы, и коноводы не мешали коням пастись, зная, что переход может оказаться очень долгим. Евпатий расположился под раскидистой старой ивой со Стояном, Полтораком и десятниками своего отряда. В Рязани он и словом не обмолвился, куда и зачем собрался идти с такой малой дружиной. Теперь же пришло время рассказать.
– Слушайте меня, други, – заговорил Евпатий, сидя на старой коряге, широко расставив ноги и поглаживая густую бороду. – Дело нам предстоит непростое, потому велел я выбрать лучших из лучших. И числом идем малым, потому как идти нам предстоит незаметно, скрываясь лесочками, балочками да под покровом ночи.
– На своей земле таиться будем? – удивился Полторак, поигрывая диковинным кинжалом с кривым лезвием, взятым в бою у степняков.
– Потому и таиться будем, чтобы никто не знал о нашем походе. Ни свой, ни чужой. Свой сболтнуть может, чужой глаз сразу заподозрит неладное. Четырнадцать лет назад мой отец головушку свою сложил на реке Калке, где столкнулись мы с туменами татарскими хана Чогониза. Тогда они только появились в пределах земель русских. Появились и ушли. Думаю я, что проверяли они, как мы бьемся. Какова силушка наша. Многое поняли некрещеные. Поняли и то, что ладу промеж князьями на Руси нет. Три года назад ты, Полторак, вот этот самый кинжальчик у кого взял? То-то! Из Сурожа он привезен, не в наших землях кован. А в прошлом годе полчища татар на булгарские земли, что на восходе солнца от нас, нахлынули и пожгли их.
История не терпит сослагательного наклонения. Тем не менее историки, политики, журналисты, да и вообще все люди обожают размышлять таким образом: а что было бы сегодня, если бы значимые исторические события прошлого сложились иначе? Если бы мы тогда не победили, не проиграли, если бы мы промолчали или, наоборот, возмутились, если бы этого политика не убили, зато убили бы другого… Что было бы сейчас с Россией, со всеми нами? Как бы мы жили? Да и жили бы вообще?Группой ученых при высшем руководстве России разработан совершенно секретный проект по заброске в прошлое оперативно-следственной группы.
История не терпит сослагательного наклонения. Тем не менее историки, политики, журналисты, да и вообще все люди обожают размышлять таким образом: а что было бы сегодня, если бы значимые исторические события прошлого сложились иначе? Если бы мы тогда не победили, не проиграли, если бы мы промолчали или, наоборот, возмутились, если бы этого политика не убили, зато убили бы другого… Что было бы сейчас с Россией, со всеми нами? Как бы мы жили? Да и жили бы вообще?Группе опытных оперативников поручают расследовать убийство… премьера Петра Столыпина, совершенное более ста лет назад! Ученые, создавшие проект «Хронос», переправили сыщиков в прошлое, чтобы те проникли в Киевский театр оперы в тот самый момент, когда и был совершен террористический акт.
Трое оперативников специального назначения во главе с Кириллом Угловым в очередной раз заброшены в XVII век, где им предстоит расследовать обстоятельства странной гибели Петра Первого: умер царь своей смертью или же был убит. Сыщик Кирилл Углов узнает от лейб-медика Петра, что царь мог быть отравлен мышьяком. Денщик царя проговаривается, что царь ел конфеты, которые ночью принесла какая-то красивая девушка. Часовой, пропустивший ее в царские покои, был найден мертвым в сундуке с одеждой. Версию с девушкой подтверждает также императрица Екатерина: она видела эту барышню в доме у какого-то вельможи.
Оперативники специального назначения откомандированы в далекое прошлое с крайне сложной миссией: выяснить, кто из высших чиновников внушил Емельяну Пугачеву идею назваться царем Петром Третьим и спонсировал самый драматический бунт в истории России. Консультант Полушкин проделывает смертельно опасный трюк: он проникает прямо в камеру, в которой содержится плененный Емельян Пугачев, и пытается узнать у него, участвовал ли в подготовке восстания кто-нибудь из окружения императрицы. Пугачев подтверждает: да, были такие, но назвать имена не успевает…
Эта история произошла в реальности. Её персонажи: пират-гуманист, фашист-пацифист, пылесосный император, консультант по чёрной магии, социологи-террористы, прокуроры-революционеры, нью-йоркские гангстеры, советские партизаны, сицилийские мафиози, американские шпионы, швейцарские банкиры, ватиканские кардиналы, тысяча живых масонов, два мёртвых комиссара Каттани, один настоящий дон Корлеоне и все-все-все остальные — не являются плодом авторского вымысла. Это — история Италии.
Это исповедь умирающего священника – отца Прохора, жизнь которого наполнена трагическими событиями. Искренне веря в Бога, он помогал людям, строил церковь, вместе с сербскими крестьянами делил радости и беды трудного XX века. Главными испытаниями его жизни стали страдания в концлагерях во время Первой и Второй мировых войн, в тюрьме в послевоенной Югославии. Хотя книга отображает трудную жизнь сербского народа на протяжении ста лет вплоть до сегодняшнего дня, она наполнена оптимизмом, верой в добро и в силу духа Человека.
В книгу вошли два романа ленинградского прозаика В. Бакинского. «История четырех братьев» охватывает пятилетие с 1916 по 1921 год. Главная тема — становление личности четырех мальчиков из бедной пролетарской семьи в период революции и гражданской войны в Поволжье. Важный мотив этого произведения — история любви Ильи Гуляева и Верочки, дочери учителя. Роман «Годы сомнений и страстей» посвящен кавказскому периоду жизни Л. Н. Толстого (1851—1853 гг.). На Кавказе Толстой добивается зачисления на военную службу, принимает участие в зимних походах русской армии.
В книге рассматривается история древнего фракийского народа гетов. Приводятся доказательства, что молдавский язык является преемником языка гетодаков, а молдавский народ – потомками древнего народа гето-молдован.
Действие романа охватывает период с начала 1830-х годов до начала XX века. В центре – судьба вымышленного французского историка, приблизившегося больше, чем другие его современники, к идее истории как реконструкции прошлого, а не как описания событий. Главный герой, Фредерик Декарт, потомок гугенотов из Ла-Рошели и волей случая однофамилец великого французского философа, с юности мечтает быть только ученым. Сосредоточившись на этой цели, он делает успешную научную карьеру. Но затем он оказывается втянут в события политической и общественной жизни Франции.
Герои этой книги живут в одном доме с героями «Гордости и предубеждения». Но не на верхних, а на нижнем этаже – «под лестницей», как говорили в старой доброй Англии. Это те, кто упоминается у Джейн Остин лишь мельком, в основном оставаясь «за кулисами». Те, кто готовит, стирает, убирает – прислуживает семейству Беннетов и работает в поместье Лонгборн.Жизнь прислуги подчинена строгому распорядку – поместье большое, дел всегда невпроворот, к вечеру все валятся с ног от усталости. Но молодость есть молодость.