Колонна и горизонты - [8]

У Хамида, идущего впереди меня, был уже вид настоящего партизана. Гражданское пальто и кепку он сменил в Меджедже на трофейную итальянскую пелерину и итальянскую форменную шапку, на которую он прикрепил пятиконечную звезду с серпом и молотом. Немного поодаль в зимнем пальто, перехваченном поясом, брел, согнувшись от усталости, с трудом вытаскивая из сугробов ноги, усатый пекарь из Берана Раде Бойович. Казалось, будто подсумок тянул его к земле. Я невольно вспоминаю, как он до войны ранним беранским утром, потный от жары, длинной лопатой извлекал из печи горячие душистые булки. Голодный гимназист, без гроша в кармане, я стоял на улице, уставший после семи километров пути от села до гимназии, и жадно вдыхал запах этих булок, а он, Раде, со злобой швырял их, будто камни, на прилавок булочной хозяина Бошковича.

Его жизнь — это печальный рассказ о приемном ребенке из Ветреника, оставшемся без родителей после прошлой войны. Все долго думали, что его настоящая фамилия Бошкович. Раде только тридцать, но уже десять лет он состоит в партии. Охотнее всего он молчит. Только в глазах светится мысль, и лишь в конце разговора из-под густых усов, которые его значительно старили, прозвучит краткий ненавязчивый ответ. По своему мирному нраву он походил на Войо Масловарича и Тале Дрплянина. Всех их троих немало помесила жизнь, точно так, как Раде месил хозяину тесто.

Впереди него пробивался по снегу долговязый Драгутин Лутовац, за ним шагал Гойко Джукич. Оба — бывшие гимназисты из Берана. Глядя на них, я вспоминаю наши тайные собрания гимназистов, наших товарищей: Моисея и Христину, Марка Машовича и Буда, Райко Йолича и Драшко Марсенича, Вугделичей. Сколько их осталось в Цецунах, Трешнево, Плаво и Велики, в Биелом Поле и Мойковаце, в Кралях, Виницкой, Трепче и Ржанице? Я как сейчас вижу их на тайных сходках и в момент восстания. Нелегко им было, когда стало известно о нашей неудаче у Плевли и когда отовсюду выползли и бросились на них четнические выродки!..

За Миле Боричем, сыном Врано (почти вся семья последнего ушла в отряд), шагал в истрепанной одежде студент философского факультета Крсто Баич. Его образованность была лишена книжной болтливости, и это придавало особую рельефность всему, что он будто нехотя говорил во время привала или на марше. Между страстной любовью к жизни и ежедневными встречами с полицией, а позже и со смертью, лежало огромное пространство, которое его сознание и сознание каждого из нас должно было преодолеть, чтобы родилась готовность к борьбе.

Он горел желанием заниматься искусством, философией, поэзией, скрипкой и журналистикой и в то же время не мог оставаться сторонним наблюдателем из провинциального городка за всеми мировыми событиями. Беранская юность Крсто была заполнена поисками, переменами и столкновениями. Какими богатыми и разносторонними знаниями обладал Крсто! Он увлеченно говорил о музыке, живописи, поэзии, архитектуре, о новой эре человечества, которую открыл великий Октябрь. Накануне выпускных экзаменов реакционные преподаватели объявили Крсто опасным вольнодумцем.

Учеба в вузах Белграда и Скопле, связь с революционным студенческим движением, а также его постоянная неудовлетворенность самим собой способствовали быстрому формированию Крсто как убежденного борца. Все свои желания и помыслы, не связанные с борьбой, он если и не отбросил, то отодвинул, временно отложил до мирного времени. Он целиком посвятил себя борьбе, которая стала для него единственным условием существования.

Еще с Турии Крсто носил длинную, потрепанную шубу. Она была такой длинной, что он то и дело спотыкался. Когда мы располагались лагерем у Полицы, на его коленях появились странные крупные нарывы. Брюки, прилипая к телу, вызывали у него страшную боль при каждом шаге. Иногда бойцы злословили в его адрес. В их невеселых шутках кроме горечи, порожденной голодом и усталостью, было еще что-то от крестьянской озлобленности на грамотного человека: «Эге, браток, винтовка все-таки тяжелее, чем книжки и скрипка!»

Когда мы меньше месяца назад добрались до Беласицы, его, как и всех нас, охватила грусть при расставании с Бераном и родной долиной Лима. Чтобы скрыть эту свою «слабость», он начал мечтать вслух, как мы вскоре захватим у итальянцев в Плевле тяжелую артиллерию и пойдем освобождать город за городом всю Черногорию, а затем отправимся на помощь партизанам Сербии, Боснии — всюду, где будем нужны.

Страстный мечтатель и боец, он умел, как ребенок, безудержу фантазировать, но его фантазии окрыляли людей.

Помню, после почти бессонной ночи в лесах под Полицей бойцы роты, продрогшие от сырости, направились на ближайшую лужайку согреться на утреннем солнце. Это было накануне падения нашей свободной территории. Тогда еще никто из нас не знал, когда наши роты и группы, разбросанные по горам и отдаленным селам, вновь сойдутся вместе, когда и как они продолжат борьбу.

Мы приводили себя в порядок всего несколько дней. После возвращения итальянцев в Беран некоторых бойцов охватила растерянность, которая порой граничила с раскаянием в том, что они присоединились к восставшим.