Колонна и горизонты - [5]

Это были первые жертвы нашей бригады.

В ходе боя крагуевчанам противостояли четники из отряда Каменко Ефтича. Четническую группу в составе около пятидесяти человек итальянцы использовали в качестве боевого охранения. Увидев, какая печальная участь постигла их хозяев, четники приуныли. Чтобы выиграть время, они предложили нам переговоры о совместной борьбе, надеясь, видимо, улизнуть при наступлении темноты.

Итальянцы потеряли убитыми двадцать семь солдат и офицеров. Более сотни альпийских стрелков попало в плен. Их использовали для переноски раненых пленных итальянцев и тринадцати партизан, получивших ранения.

Комиссар бригады Филипп Кляич (Фичо) объявил личному составу благодарность за первую успешную операцию и умелое взаимодействие двух наших батальонов. В то же время он упрекнул командование кралевацкого и крагуевацкого батальонов за то, что победа досталась ценой большой крови. Он предупредил командиров, чтобы те не ввязывались в бои, которые могут принести большие жертвы. Силы надо было беречь: бригаду ждали многие тяжелые сражения.

УЖИН У ДОРИЧЕЙ

В день своего вступления в бригаду Юсуф Дорич повел к себе домой на ужин целую роту. Через несколько минут ходу по сливовым садам мы увидели на берегу Лима большую деревенскую избу, крытую соломой. Встреча с многочисленной семьей Дорича, запахи домашнего очага невольно напомнили мне родное село. Домочадцы — мужчины и женщины (последние без чадры, что было знаком особого расположения к гостям) — быстро и умело потчевали что-то около пятидесяти бойцов, теснившихся в комнатах. На ужин подали мамалыгу с маслом и жидким грушевым вареньем. При прощании гостеприимные хозяева заполнили таким же вареньем наши фляги и бутылки.

После керосиновой лампы глаза медленно привыкали к темноте. Шел снег. Колонна двигалась молча. Передо мной шагал Хамид. Он пришел в бригаду вместе со своим товарищем по медресе Юсуфом. Хамида назначили в наш взвод, а Юсуфа — во 2-ю роту. Сначала Хамид молчал, а затем, словно желая выговориться после долгого молчания, торопливо стал рассказывать о трудностях учебы в сараевской медресе, мягким тихим голосом читал на арабском языке стихи восточных поэтов и переводил их, а затем начал комментировать речь Тито в Рудо. Хамид не только перечислял важнейшие факты, он стремился проникнуть в суть происходящего. Своей борьбой мы, по словам Хамида, открывали путь в счастливое будущее, достойное того, чтобы за него отдать жизнь. Говорил он красиво, образно. Человеческую историю сравнивал с кентавром, совершающим прыжок. Хамид говорил об Октябрьской революции, а также о том, что после разгрома фашизма неизбежно наступит новый этап истории. Хамид считал, что ради победы над фашизмом следует идти на любые жертвы.

Сложившаяся обстановка и поступавшие вести создавали хорошее настроение. Шагая в колонне, мы радовались незнакомым местам, радовались в ожидании новых событий, радовались тому, что наша комская рота вместе с остальными подразделениями входит в батальон, олицетворяющий собой повстанческую Черногорию, которая в своей борьбе объединилась с лучшими сынами Сербии… В горах позади нас оставались еще свободные территории, откуда наши отряды вскоре вновь перейдут в наступление, а в Боснии, Лике и Кордуне разгоралось восстание. Оживленно беседуя, мы даже не заметили, как вдали забрезжил рассвет. Перед нами лежали безмолвные дали. Они то манили нас своими прекрасными видениями, то пугали неизвестностью.

На привале, борясь со сном, я дрожал от пронизывающего холода. Голоса, звучавшие в колонне, казались нереальными. Я думал о том, что всего за несколько последних дней мы были переброшены из домашней обстановки в какой-то доисторический, немыслимо далекий мир, и вот теперь сидим в снегу, без пищи, без крова над головой, совсем как дикие горные звери.

Зажженная спичка осветила чье-то лицо. Посыпались искры огнива, запахло горелым трутом и табачным дымом. Начался разговор. Кто-то тихо насвистывал веселую «Юмореску» Дворжака и «Менуэт» Боккерини. Я узнал Крсто. Мне невольно вспомнился Милорад Симонович, такой же способный ученик беранской гимназии, как и Крсто. Симонович отлично играл на скрипке и хорошо рисовал. Когда я высказал свои мысли вслух, Крсто загрустил и долго не говорил ни слова.

На отдых мы устроились прямо на снегу, у ручья. Бойцы развязывали свои сумки и вытаскивали кукурузный хлеб, сыр, сало — что у кого нашлось. У Хамида еще не было ни винтовки, ни сумки. Он сидел с безразличным видом, наблюдая за тем, как темный ручеек пробивает себе дорогу в снегу. Хамид комкал в руках снег и бросал его в воду, стараясь не смотреть на своих товарищей, чтобы те, как он мне позже признался, не заметили, насколько он голоден. Я вытащил из сумки бутылку, но, поскольку в ней не осталось ни капли варенья, швырнул ее в ручей. Проводив бутылку невеселым взглядом, Хамид заметил, что после такой прогулки на свежем воздухе готов грызть хоть дубовую кору.

Моя рука сразу потянулась к куску кукурузного хлеба, завернутого в бумагу вместе с ломтиком сала, но вдруг нерешительно остановилась. Я невольно подумал: если предложу такую еду Хамиду, тот может обидеться. Вспомнилась мне усташская пропаганда о том, что коммунисты, прежде чем принять мусульманина в свои ряды, проверяют его верность, заставляя есть сало. Конечно, после нашего разговора такие опасения могли показаться просто глупыми. И все-таки мне было хорошо известно, насколько легко ранимым бывает порою доверие, на котором зиждется буквально все в наших отношениях. Мне хотелось сделать так, чтобы это не вызвало у него обиду, но я ничего не мог придумать. Со словами извинения я вытащил из сумки кусок кукурузного хлеба и сказал, что охотно поделился бы, но хлеб в сумке, к сожалению, касался сала.