Колония - [13]

И, как всегда в подобных ситуациях, - полная беззащитность и слепота выезжающего. Пятнадцать лет, раз-два в году проходил эту процедуру - ни разу не видел советского списка товаров, что можно, что нельзя. Ну, повесь у входа в аэропорт, напиши аршинными буквами - вот это нельзя! - и все будут знать, что если уж тащат что-то, то нарушают. Таможеннику глубоко безразлично, что ты уже опаздываешь на самолет, что чемодан разворочен и требует упаковки, а никаких подручных средств нет. Это тебе не Япония, где вскрытый досмотренный багаж сами и упаковывают.

Лена решительно дошла до стеклянной загородки, за которой маячили наши, трясущимися руками долго не могла расстегнуть замочек на одной из сережек, наконец-то вынула их из ушей, сунула с каким-то наставлением Юльке и, ни на кого не глядя, вернулась мимо стола таможенницы. Та, тоже ни на кого не глядя, тиснула штампики в декларации и подвинула в мою сторону паспорта.

Молодой пограничник в зеленой фуражке внимательно сравнил мою фотографию в паспорте с оригиналом, поставил свой штамп, щелкнул замок и я переступил границу СССР.

Большой, уходящий ввысь, мягко освещенный зал в прозрачных притемненного стекла перегородках, мелодичный перезвон и приветливый голос, объявляющий по-русски и по-английски о прилете и отлете самолетов в Лондон и Гавану, в Токио и Нью-Йорк, в Дели и Стокгольм. Свободные, яркие, как праздник, валютные магазины - хочешь виски, джин, бренди, сигареты, хочешь часы, магнитофон, фотоаппарат - что хочешь?

Заграница.

Вот и мы заграницей. Конечно, пока - что толку для нас в этом изобилии - в кармане только аттестат, но ведь когда-нибудь...

Дернулся самолет, вырулил, грузно покачиваясь, на старт, остановился, словно присел перед прыжком в черное небо.

Взревели турбины, капли растаявшего снега на иллюминаторах, словно слезы прощания, вытянулись наискосок в дрожащие струйки, сорвались назад - и правильно, пора высушить слезы, надо быть ровным, спокойным, уверенным в себе, доброжелательным, в то же время постоянно начеку, знать цену своего слова.

Как они.

Мы летим в страну пусть развивающегося, но уже вовсю гниющего капитализма, и самое время спрятать подальше замашки и обычаи цветущего социализма.

Алена, разгоряченная схваткой на таможне, пришла в себя только, когда мы взлетели. И то хорошо - она панически боится летать, ей все грезится, что мы вот-вот свалимся в многокилометровую яму под крылом. В этом есть что-то от первобытного суеверного ужаса - разве может летать что-то, кроме птицы?

- Неужели ты не понимаешь, что под нами пропасть? - вцепляется она обеими руками в мой локоть.

Пропасть, не пропасть, я отношусь к полетам философски - чему быть, того не миновать, но вложить здравый мужской смысл в женскую головку мне не под силу.

Журналисты, дипломаты, внешторговцы в силу своей профессии летают чаще других - риск для них неизбежен. Симпатичная женщина из "Интуриста", с которой я работал на выставке в Буэнос-Айресе, в первом же своем полете попала в аварию. Самолет упал в океан, хорошо хоть неподалеку от побережья, и она с другими пассажирами в ярко-оранжевых жилетах "купалась", пока их не подобрали. А если бы это стряслось не на экваторе, а в Северной Атлантике? Позже ей предложили работать с регионом стран Латинской Америки, а в тот же Буэнос-Айрес, Байрес, как его везде зовут, двадцать пять часов чистого лету, посадки и взлеты в Москве, Франкфурте-на-Майне, Лиссабоне, Гаване, Лиме, Байресе. Это в один конец. Не отказалась. Двум авариям, как двум смертям, не бывать, так она говорила, лихо откидывая волну светлых волос, первая седина в которых появилась, когда небо в иллюминаторе стало дыбом и самолет, натужно воя, падал в вогнутую чашу океана.

Торгпред в Алжире, добродушно попыхивая пластмассовой трубочкой, в которую была вставлена сигарета, рассказал мне историю пострашнее:

- Было это в октябре, как раз жара пошла на убыль. Получаю телеграмму - встречайте жену и дочь, рейс такой-то. Сел я в свой "мерседес" и в аэропорт. Сижу в зале для "ви-ай-пи", или "вери импортант персонс", для очень важных персон, значит, пью пепси-колу с виски, у меня всегда с собой фляжка в заднем кармане. Подходит представитель Аэрофлота Леша Смирнов, очень бледный почему-то, самолет, говорит, задерживается, но по глазам вижу, что что-то недоговаривает. Я ему строго: я тебе кто, второе дипломатическое лицо в стране или хрен собачий? А ну, докладывай, все равно узнаю. Катастрофа, говорит, разбились ваши. Я стал, как покойник. Сомнамбула. Молча вернулся в торгпредство, никому ничего не говорю, ни на что не отвечаю. Будто обухом по голове меня двинули. Так и просидел в кабинете, сколько - не помню. И вдруг, как с того света, входит жена, за ней дочка, папа, папа, что же ты нас не встретил, а мы на самолет опоздали, вот ужас, пришлось следующим лететь... После этого я еще три дня молчал, не мог прийти в себя. Только пепси с виски и помогли...

Глава одинадцатая

Много свободных мест, наш самолет заполнен примерно на три четверти, а билетов нет, вечны списки мающихся на листах ожидания. Загадка ведомства, сфинкс "Аэрофлота". Ответа не доищешься, правда скрыта за обитыми дерматином дверями высших соображений того, кто скорее всего никогда не летает или уж, во всяком случае, нужды в билетах не испытывает.