Колокольня Кваренги - [60]

— А если шойхета зарезали?

— Не знаю. В Талмуде нет ни слова, кто должен зарезать куру, если зарезали шойхета.

— Талмуд предполагает, что его читают умные люди, — сказала бабушка — и они должны понимать: если нет шойхета — режет обычный мужчина.

— Как?! — вскричал дед. — Она же не будет кошерной?! Кура будет трефной!

— Лучше остаться живым, но трефным, чем кошерным, но мертвым, — сказала бабушка и протянула ему нож. — Иди, суббота приближается.

— Убери нож! — приказал дед. — Я должен посоветоваться с Богом.

— Только побыстрее — предупредила бабушка, — уже восходит луна.

— Я хочу с Ним поговорить с глазу на глаз, — сказал дедушка и вышел из хаты.

Он сел посреди двора и поднял к небу свои молодые глаза. Дед не любил отвлекать Бога. Он не считал себя столь важной персоной. Он отвлекал Его только тогда, когда речь шла о жизни и смерти, то есть последнее время почти каждый день — то казаки, то погром, то красные, то белые, и каждый хотел срубить его голову. И зачем она так им нужна?..

И каждый раз он обращался к Богу, и Бог оставлял его башку на плечах.

Сейчас он решил вновь побеспокоить Бога — речь опять шла о жизни и смерти. А умирать не хотелось, даже с половой на плечах. Во-первых, он очень любил жену, во-вторых, хотел повидать сына, и, в-третьих, просто хотел жить — сидеть на солнце и пить бессарабское вино.

— Боже, — начал он, — прости меня, что я тебя отвлекаю. Но взгляни, как мы живем, хотя бы одним глазом: хлеба — нет, вина — нет, шойхета — нет. Есть только кура. Разреши мне ее убить не по правилам. Тем более, что она — паскуда! Не снесла обещанных яиц, цвей эйер с кулак антисемита, не знаю, видел ли Ты его, но я видел не один раз. Разреши мне зарезать эту паскуду не по правилам, а? Не может быть, чтобы ты считал, что лучше быть кошерным и мертвым, чем трефным, но живым! Столько евреев уже отправлено на небо, может, стоит несколько оставить на земле? Разреши мне, о Боже…

К утру Бог, видимо, разрешил, поскольку дед вошел в хату с ружьем.

— Где паскуда? — спросил он.

— Ты спятил, — сказала бабушка, — с ружьем на куру! Это же не медведь! — и протянула деду нож. — Вот, пожалуйста.

Дед взял и долго рассматривал орудие убийства.

— Ну, чего ты ждешь?

— Он тупой, — ответил дед, — я не мог им отрезать колбасу, а ты хочешь, чтоб я зарезал куру!

— Когда ты резал колбасу?! — удивилась бабушка — Полтора года мы не видели колбасы! Во сне?

Дед стоял с ножом в руке и не двигался.

— Ну, — спросила бабушка, — ты не в силах зарезать куру?

— Я не в силах ее поймать, — ответил дед.

— Хорошо, тогда поймаю я.

— А твоя вода? — спросил дед. — Как ты побежишь с водой в колене?!

— Пустой желудок хуже воды в колене, — ответила бабушка и начала носиться за курой. Та бегала, летала, кудахтала и не поддавалась. Бабушка опрокинула стол, скамейку, ведра. Наконец, она упала.

— Если хочешь, — дед протянул ей нож, — можешь ее зарезать, а я поймаю.

И, не дожидаясь ответа, начал погоню.

Кура была проворнее деда, несмотря на то, что дед когда-то был николаевским солдатом. Она ловко уходила от него, взлетала из-под рук, наконец, дед выдохся. Он сел и печально смотрел на куру.

— Старость пришла, — говорил он, — в пятом году, на сопках Манчжурии я свободно поймал японца. А он был проворнее тебя, паскуда.

Кура согласно кивала головой.

— Дрянь! — сказала бабушка. — Она еще нахально косится.

— И подсмеивается, — заметил дед.

Они вскочили и начали гоняться за курой одновременно.

— Хватай ее! — кричал дед.

— Накрой одеялом! — вопила бабка.

— Я ослеплю ее! — дед кидал в куру кукурузные зерна.

— В кого ты бросаешь? — кричала бабушка. — Я уже ничего не вижу.

Она села на пол и вытянула ноги. Дед распластался на скамейке.

— Чтоб она скисла! — говорил он.

— Чтоб провалилась! — вторила бабушка.

Кура сидела на столе и гордо кудахтала.

— Дура, — сказал ей дед, — подумай, что важнее — кура или два еврея? Я спрашиваю у тебя, не у антисемита! Молчишь, скотина?!

— Ты не хочешь отдавать башку казаку, она — тебе, — вздохнула бабушка.

— Не смей сравнивать наши головы! — попросил дед.

Потом они долго и безнадежно молчали.

— Неся, — наконец произнес дед, — ты не знаешь, сколько живут куры?

— Я не знаю, сколько живут куры, — ответила бабушка, — но в данном конкретном случае — дольше человека! Посмотри на нее — и взгляни на нас: она в расцвете сил, мы еле лежим… Куры живут дольше человека, Нуссид.

— Все живут дольше человека, — вздохнул дед, — ворон — дольше, дуб — дольше, даже стол — дольше! За этим столом едал мой прадед. Неся, почему мы живем меньше стола?

Бабушка смотрела на деда, и глаза ее были полны слез. Неожиданно она изловчилась, совершила невиданный прыжок и схватила куру. Та трепыхалась, вырывалась, но бабушка не отпускала.

— Кура, — говорила бабушка, — не должна жить дольше человека, ты это понимаешь?!

И она протянула ее деду.

— Что я должен с ней сделать? — спросил дед.

— Зарезать! — строго сказала бабушка.

— Ах, да! — дед занес нож. — Ну, берегись. Сейчас я тебя! Ну, держись!

Дед опустил нож.

— В чем дело? — спросила бабушка.

— Во мне нету злобы, — объяснил дед, — я не могу так просто убить. Во мне нету гнева!