Колода без туза - [31]

— Передашь: все идет, как сговорились.

Извозчик стегнул лошадь. На опушке леса его ждал Остроносый. А на заимке в ожидании связника вышагивал по горнице Мещеряков. Глаза есаула светились холодным огнем. Он начал крупную игру и чувствовал себя на коне.

В лесу густела тьма. Шумели сосны. Где-то далеко в чаще монотонно куковала кукушка. Мещеряков в горнице раскладывал пасьянс. Кадыров лежал на лавке, подложив под голову руки, напевая тягучую мелодию родных степей. Привычно верещал в подполье сверчок. Ввалился усталый Остроносый в облепленных грязью сапогах, прямо с порога торопливо доложил:

— Важин передал: «Все идет, как сговорились».

Есаул кивнул, не отрываясь от карт. Связник вышел из избы. Кадыров сладко прищурился и улыбнулся, не раскрывая рта.

— Так и не уговорил Овчинникова с нами уйти, — оставляя пасьянс, с сожалением сказал Мещеряков. — Лихой малый. И умен, как дьявол. Сколько всякого народу в рай отправил, а его — жаль. Право слово — жаль. Уж очень бы он нам на той стороне сгодился.

— И мне жаль, — вздохнул Кадыров. — Храбрец. Джигит. — Он помолчал и с сожалением добавил: — А оставлять нельзя. Мертвый — вернее.

За окном было черным-черно. Шелестел по стеклам бесконечный унылый дождь. Уютно потрескивали в «буржуйке» сухие березовые чурки, наполняя кабинет Камчатова теплом.

— Тут, Важин, иркутская ЧК Синельникова зачем-то срочно требует, — говорил по телефону Камчатов. — Ну, помнишь, штабс-капитана, что с Плюсниным сидит… Во-во, того самого. Готовь документы — и на этап. Как раз к семнадцати тридцати успеешь, в красноярском вагон арестантский есть. Смотри, лично проследи…

В тюремной канцелярии Важин, выслушав длинное напутствие Камчатова, в сердцах швырнул на рычаг телефонную трубку и сокрушенно сказал Овчинникову:

— Городили, городили, и… на тебе! Без Синельникова вся затея ни к чему. — Он растерянно посмотрел на часы, пожаловался: — И времени в обрез. Мещерякова никак не предупредишь.

— Мне есаул голову снимет, — хмуро сказал Овчинников.

— Разве ж вы виноваты? — вздохнул Важин.

— Ему докажешь! — зло произнес Овчинников.

— И то правда, — уныло согласился Важин.

В комнате воцарилось гнетущее молчание, густо насыщенное ощущением безысходности. Важин потерянно смотрел в пространство. Овчинников устало привалился спиной к стене и, прикрыв набрякшими от усталости веками глаза, о чем-то сосредоточенно размышлял. Измученное лицо его было непроницаемым. Внезапно он встрепенулся, выпрямился, открыл глаза и решительно посмотрел на часы:

— Выход один: украсть Синельникова перед отправкой.

— А сумеете? — испуганно усомнился Важин.

— Жить захочешь — сумеешь, — мрачно произнес Овчинников, надевая шинель. — Свезу его в лес к есаулу. А там — дело его. Пусть, если хочет, остальных освобождает. Ч-черт!.. — спохватившись, он досадливо поморщился. — Теперь мне так и так за кордон, уходить придется. Пропади он пропадом, этот Синельников!

— А я как же? — забеспокоился Важин. — Вдруг Мещеряков не захочет других выручать?

— С него станется! — зло бросил Овчинников, застегиваясь.

Перепуганный Важин суетливо вскочил на ноги, стал в беспорядке хватать со стола какие-то бумаги, распихивать их по карманам:

— Нашли дурака! Я здесь один не останусь!

— Прекратите! — брезгливо процедил Овчинников. — На вас гадко смотреть.

— Вам хорошо говорить, — не прерывая своего занятия, огрызнулся Важин. — Уйдете, а меня красные к стенке!

— Да не уйдем мы без вас, — успокоил Овчинников.

Начальник тюрьмы перестал хватать документы, поднял на Овчинникова недоверчивый взгляд.

— Вот что, — подумав немного, решил Овчинников, — если в условленное время есаул здесь не появится — бегите в лес. Ждем вас на заимке. Договорились?

Важин успокоенно кивнул и с благодарностью посмотрел на Овчинникова. Этот человек вызывал у него восхищение.

— Нельзя так трусить, вы офицер, а не баба, — укоризненно сказал Овчинников и, надев шинель и буденовку, вышел из канцелярии. Нужно было действовать быстро.

Безлунный вечер был темен хоть глаз коли. Надоедливо сыпал мелкий дождь. Где-то жутковато подвывала собака. На сторожевой вышке хохлился иззябший часовой. На тюремном дворе, дымя цигарками, вполголоса переговаривались о чем-то красноармейцы взвода охраны. В углу двора стояла запряженная бричка, укрытая брезентом. Овчинников неторопливо подошел, хозяйственно поправил брезент, ласково потрепал по холке коня.

— Строй людей, помкомвзвода, — приказал худому востроглазому пареньку в ладной шинельке. — Оружие проверь, чтобы на ходу не звенело.

— Есть! — вытянулся помкомзвода и, бросив наземь окурок, направился к красноармейцам.

Овчинников пересек двор и постучался в тюремный корпус. Открылся «глазок», грохнул засов, отворилась железная дверь. На пороге стоял рыжий Распутин с пухлой растрепанной книжкой в руке.

— Боязно без охраны оставаться? — улыбнулся ему Овчинников.

— Ненадолго можно, товарищ командир. — Распутин в ответ тоже улыбнулся. — Зато к утру с добычей будем.

— Дай-то бог, — Овчинников кивнул пареньку и стал подниматься по окованным железом каменным ступеням.

Через несколько минут он уже быстро шел по тюремному коридору второго этажа. За поворотом, позванивая ключами, степенно прохаживался вдоль камер круглолицый надзиратель, с которым когда-то беседовал Кузнецов. Овчинников жестом позвал надзирателя с собой. У камеры с номером 77 они остановились. Овчинников кивнул. Надзиратель заглянул в «глазок», отпер замки, распахнул дверь. Плюснин и Синельников поднялись с нар. Овчинников поманил надзирателя, склонился к его уху и вдруг резко рубанул сбоку по шее ребром ладони. Тот без стона повалился на пол. Плюснин и Синельников изумленно наблюдали за происходящим. Овчинников втащил бесчувственное тело в камеру, быстро снял с пояса надзирателя ключи, спокойно сказал штабс-капитану: