Коллекционеры смерти - [70]

– Вздор. Карла вымыла всю квартиру снизу доверху. До нее здесь все пришло в такое запустение, что паутину я уже была готова использовать в качестве гамака.

– Вы собираетесь поговорить… о нем? – спросила Карла. Денбери кивнула. Карла взяла свой кофе и пошла наверх. Мы с Гарри сели за кленовый кухонный стол, посреди которого стояла тарелка с фруктами. Денбери налила кофе и поставила рядом сахар и сливки.

– Вы, джентльмены, уже перекусили? У меня есть гранола, йогурт, бананы, яблоки… Так как, Гарри? Вы производите впечатление парня, который завтракает плотно. Хотите, я открою банку ветчины или еще чего-нибудь?

Гарри это не понравилось; он знал, что накопил уже более десяти килограммов лишнего жира на боках, и не любил, когда ему об этом напоминали.

– Может, мы все-таки перейдем к делу? – проворчал он. – Боже, когда же вы встали сегодня?

– В три, – ответила Денбери.

– А легли когда? В восемь?

– Ровно в одиннадцать. Я собиралась встать и выпить стаканчик вина, но потом решила, что вернусь к этой идее попозже, – подмигнула она мне.

Гарри, заметив это, подозрительно сощурил глаз; я внимательно рассматривал подставку для салфеток, восхищаясь возможностями пластмассы. Гарри снова бросил на меня испепеляющий взгляд и обратился к Денбери:

– Так что вы хотели нам рассказать?

Она облокотилась о стойку, на которой лежала пачка бумаг с записями, и взяла чистый лист бумаги.

– На этой странице я планировала составить список правонарушений Гекскампа во Франции. Она чистая. Он там никогда не арестовывался, поскольку никого не забил французской булкой до смерти и не припарковывал свой «ситроен» на каком-нибудь туристе.

Денбери отложила эту страничку, взяла следующий чистый лист и с хитрой ухмылкой подняла его над головой.

Гарри сидел, выпучив глаза на это ее представление.

– А это еще что такое, черт возьми?

Она выдержала драматическую паузу на три счета.

– Сведения о посещении нашим маленьким Марсденом Института изящных искусств – l'Institut des Beaux-Arts.

Глаза у Гарри расширились еще больше.

– Что?

– Он приехал во Францию в июле шестьдесят шестого, уехал в мае семидесятого. И за это время никаких занятий не посещал.

– Так он еще и мошенник? – возмутился я.

Денбери положила на стол несколько страниц, исписанных аккуратным почерком, который прерывался какими-то линиями, стрелками и вопросительными знаками.

– Не совсем. Он посещал там другую школу – l'Académie d'Art Graphique – Академию графики, которой сейчас уже нет. Не мировой класс, но и не курсы домашнего дизайна. Довольно скромное учебное заведение, насчитывающее тогда сотни три студентов. Руководил ею Анри Бадантье – эксцентричный, но уважаемый профессор, который пытался в короткий срок создать своей школе хорошую репутацию в мире искусства.

Я обдумывал уловку Гекскампа.

– В этом обмане есть смысл. Типичное поведение эгоцентрического социопата. Он не мог смириться с тем, что посещал не самую лучшую школу, а для пущего самовозвеличивания добавил еще и стипендию.

Гарри изучал странички с записями.

– Как вы все это раскопали, Денбери?

Она двумя руками взяла кружку с логотипом «Канала 14» и сделала глоток кофе.

– Говорила с людьми: интересовалась документами учебных заведений, загранвизами, стипендиями для иностранных студентов. Во Франции прекрасно налаженная бюрократия и там любят сохранять всякие бумаги. Мне кажется, что полуподвальные помещения всей Франции забиты ящиками с регистрационными карточками.

– А этот… Бо-дон-тье… Он умер, да?

– Бадантье. Я говорила с его сестрой. Озлобленная несчастная женщина. Я сказала этой мадам, что провожу исследования относительно самых влиятельных личностей в мире академического искусства. Французы очень гордятся своей близостью к прекрасному, и я этим бессовестно воспользовалась: рассыпалась мелким бисером, сплошные ахи, охи, о-ля-ля, и лед растаял. Точнее, треснул на несколько минут.

– Как бы там ни было, но это сработало, – хмыкнул Гарри, стараясь скрыть впечатление, какое произвела на него деятельность Денбери: не имея ничего, кроме телефона и собственной интуиции» всего за несколько часов она вернулась с «хлебами и рыбами».[30]

– Что-то еще? – спросил Гарри.

– Еще одна вещь привлекла мое внимание. Разговаривая с мадам, я на заднем плане слышала голос самого Бадантье. Когда я в качестве примера упомянула имя уроженца Алабамы, Марсдена Гекскампа, который сделал себе имя в мире живописи, я слышала, как она передает эту информацию своему брату.

– И?… – спросил я.

– Он принялся хохотать.

– Ну и что?

– Дело не в том, что он рассмеялся, – сказала Денбери, – а в том, как он рассмеялся. Слышали бы вы! Похоже было, что старик чуть живот при этом не надорвал.

– А почему вы не поговорили с ним самим? – спросил Гарри, но тут же сообразил: – О, он просто не говорит по-английски.

– Он говорит на тридцати языках, но к телефону не подходит.

– Почему это?

– Его сестра по своей инициативе сообщила мне, что месье Бадантье признает только две формы общения: либо посредством написанных от руки писем, либо лицом к лицу за бокалом красного вина.

– А в какой связи она сказала вам это?

– Я думаю, это был ее тонкий намек на то, что мой контакт с великим человеком невозможен; при этом она упомянула, что просматривает всю его почту. Неприятная женщина, как я уже говорила.