Колесница Гелиоса - [33]

— Твой раб на зависть! — воскликнул Эвбулид, привыкший видеть в чужих домах и на улицах Афин ленивых, вечно огрызающихся рабов. — Но почему он все делает молча? Ты, наверное, недавно купил его, и он еще не понимает ни эллинской, ни вашей речи?

— Он все понимает, мерзавец! — усмехнулся Квинт. — Просто не разговаривает.

— Так он — немой?

— Он более, чем немой! — подчеркнул Квинт и, видя, как вытягивается лицо Эвбулида, объяснил: — Я запрещаю своим рабам разговаривать. Зачем? Лишняя роскошь. Рабы — это орудие труда, такие же, как телега или мотыга. Скажи, разве ты видел, чтобы телега разговаривала, или мотыга смеялась?

— А если ему захочется поговорить? — с жалостью покосился на чистящего сапоги египтянина Эвбулид. — Мало ли — земляка встретит или случайно что-нибудь скажет?

Квинт равнодушно пожал плечами.

— Тогда, клянусь Марсом, это будут последние слова в его мерзкой жизни. Я прикажу вырвать ему язык. А если после этого он, как ты выразился, «случайно» еще и замычит, — шумно зевнул он, — я велю раздробить ему колени, как последнему беглецу или вору, и выброшу за забор — подыхать!

— И после этого ты не боишься иметь у себя в доме на смерть озлобленных рабов? — зябко поежился Эвбулид.

— Сколько рабов — столько врагов, как говорят у нас в Риме! — усмехнулся Квинт. — Зря что ли я держу у себя нескольких преданных мне надсмотрщиков? Эти негодяи из страха, чтобы я не отослал их на рудники или не продал ланисте в гладиаторы, доложат мне то, о чем еще только начинают замышлять рабы! Они передадут мне мысли даже мертвого! Но я и сам вижу своих рабов насквозь. Как считаешь — о чем сейчас думает этот мерзавец?

Квинт кивнул на египтянина, который, вздрогнув, еще быстрее стал водить тряпкой по сапогам.

Эвбулид взглянул на раба и предположил:

— О чем еще может думать всегда голодный раб?.. Наверное, слышит вкусные запахи и хочет есть. Ты позволишь Армену накормить его на кухне?

— А это ты сам спроси у него! — предложил Квинт.

— Но ведь ты… вырвешь у него за это язык!

— Конечно!

Римлянин с усмешкой взглянув на растерявшегося Эвбулида, сам обратился к рабу:

— Как ты посмел не ответить моему другу?

Египтянин вздохнул и стал водить тоскливыми глазами по комнате.

— Квинт, не надо! — не выдержал Эвбулид, жалея, что поддержал этот разговор.

Но римлянин не успокаивался.

— Значит, ты и мне не хочешь отвечать! — надвинулся он на раба. — Знаешь, как я поступаю в таких случаях? А ну выбирай, что тебе дороже — язык или голова, с которой ты мигом распростишься за неподчинение господину! Ну, хочешь жрать или нет?!

— Квинт! — закричал Эвбулид, с ужасом глядя то на Пропорция, то на сжавшегося раба. Понимая, что еще мгновение, и египтянин не выдержит этой пытки, он хлопнул в ладоши: — Эй, повар!

— Да, господин? — тут же послышалось из кухни.

— У тебя все готово?

— Конечно!

— Вноси!

Эвбулид словно ненарочно встал между Квинтом и рабом, и стал показывать гостю, на какое клине ему забираться.

Собственноручно пододвинул для удобства под ноги римлянина маленькую скамеечку. Остывая, Квинт погрозил рабу кулаком, забрался на покрывало и лег, опираясь на левую руку.

Повар, приветливо улыбаясь, внес небольшой столик, уставленный блюдами из рыбы и мяса. Между ними стояли мисочки с острыми приправами и соусами. С этих возбуждающих аппетит блюд греки всегда начинали свои пиры.

— А где же яйца? — нахмурился Квинт, придирчиво осмотрев столик.

— Я думал, что здесь, в Афинах… — начал было Эвбулид, но Квинт оборвал его:

— Я не собираюсь менять своих привычек ни в Риме, ни в его провинциях! Раз заведено моими предками начинать трапезу яйцами и заканчивать ее яблоками, пусть твой повар так и сделает!

Эвбулид жестом поторопил повара выполнять приказание гостя, и пока тот возился на кухне, выскочивший из угла раб надел на головы пирующим венки из роз. Помогая ему ровно уложить венок, Эвбулид почувствовал, как дрожат руки египтянина.

— Вот это другое дело! — обрадовался Квинт, замечая в руках вбежавшего повара миску с яйцами. — Молодец!

Повар зарделся от похвалы. Квинт заметил это и сдвинул брови:

— Но я уверен, Эвбулид, что твой повар — большой плут и мошенник!

— Это не мой повар — я нанял его сегодня на агоре!

— Какая разница! — продолжал злословить в адрес переминавшегося с ноги на ногу повара Квинт. — Все они рады отщипнуть кусок от чужого добра! Вот мы в Риме держим их в кулаке, и чуть что — наказываем розгами. А у вас один повар, говорят, так обогатился остатками со стола своего господина, что купил себе десять больших домов!

— Ты, наверное, слышал это в цирюльне? — улыбнулся Эвбулид.

— Это еще почему?

— А потому, что тот повар, кстати, звали его Мосхион и служил он Деметрию Фалерскому, построил себе не десять, а три дома. Хотя, он, действительно, был большим мошенником, и в Афинах даже высокопоставленным семьям приходилось страдать от его наглости.

— И этот из того же теста! — подвигаясь к столику, проворчал Квинт. — Все рабы и вольноотпущенники — воры и мошенники!

Он поводил над блюдами рукой, не зная, с какого ему начинать. Наконец, остановил свой выбор на дымящейся колбаске. Обмакнув ее в щедро сдобренную чесноком подливку, поднес к дрогнувшим от нетерпения губам.