Колесница Гелиоса - [176]

И он закричал, обращаясь к вознице:

— Скорее! Скорее!!

3. Второй сеанс

Спешил на встречу с царем и Луций Пропорций.

Он ехал в скромной повозке, на которую Эвдем заменил свою прежнюю, с роскошным верхом.

На месте извозчика сидел Протасий.

Щепетильный во всем, что касалось дворцовых порядков, Эвдем, несмотря на мольбы римлянина ехать быстрее, все время сдерживал евнуха, и они подъехали ко дворцу всего за несколько минут до назначенного Атталом срока.

— Жду тебя за поворотом, как в прошлый раз! — кивнул Эвдем на угол крепостной стены.

— Хорошо, — с трудом разлепил задеревеневшие губы Пропорций, вылезая из повозки по услужливо откинутой Протасием лесенке.

Эвдем прикоснулся к его руке.

— Завещание? — коротко спросил он.

— Здесь! — похлопал по груди Луций.

— Разрешение царя на выход из дворца и беспрепятственное отплытие из Элеи?

— Тоже…

— Ну иди! Да помогут тебе боги!

Эвдем дал знак Протасию, и повозка, тронувшись с места, скрылась за углом. Луций остался один. Ноги его словно приросли к земле, в висках стучали быстрые молоточки. Даже в первый раз, идя вслед за Сервилием Приском по дворцовым коридорам, он так не волновался, как теперь.

Он знал, что эта встреча с царем будет для них последней и он должен сделать свое дело сегодня до конца. Должен, даже если ему будут мешать зоркие охранники, собаки царя, если сбежится весь Пергам, чтобы не дать ему отравить своего базилевса.

Словно во сне Луций назвал свое имя охраннику, дождался, пока выйдет дежурный офицер, натянуто улыбнулся ему, объясняя цель своего прихода. И, с трудом переставляя ставшие чужими ноги, пошел за ним вверх по лестнице в уже знакомую залу, где Аттал после государственных дел обычно занимался лепкой.

Ровно в назначенный час — золотая фигурка человечка на водяных часах успела только поднять молоток, чтобы ударить им по серебряной наковальне, дверь распахнулась, и вошел базилевс.

— Сегодня я очень устал и хотел бы побыстрей закончить сеанс! — прямо с порога сказал он и, пройдя к столику с незавершенным бюстом Пропорция, пояснил: — Я говорю это для того, чтобы ты так не вертелся во время сеанса, как в прошлый раз. А ты, — махнул он рукой на дежурного офицера, — выйди вон и прикажи охране никого не допускать ко мне!

— Даже лекаря?

— А его тем более!

Аттал отопнул ногой ластившуюся к нему собаку и добавил:

— И убери псов, того и гляди, столик перевернут, начинай тогда все сначала…

— Слушаюсь, величайший!

Дежурный офицер поманил за собой собак и вышел, старательно прикрывая за собой дверь. Слыша в коридоре его громкий голос, запрещающий охранникам впускать в зал хотя бы одну живую душу, Луций с тревогой покосился на Аттала. Но лицо царя, действительно, было таким усталым, а движения рук быстрыми, словно он и впрямь торопился разделаться с работой, что он успокоился и поправил перстень на большом пальце правой руки.

Кубок царя и кувшин с вином, как и прошлый раз, стояли в углу, на столике из слоновой кости — но что, если он вдруг забудет о них? Не вливать же ему тогда насильно яд в глотку?

— Опять вертишься! — с неожиданной неприязнью заметил Аттал, и Луций покорно застыл, отнеся и эту немилость к усталости царя.

Вскоре его шея затекла, но он не смел и шелохнуться под быстрыми, цепкими взглядами, которые бросал на него базилевс.

— Ну вот твой бюст и закончен! — наконец, сказал Аттал и, придирчиво осмотрев свою работу, спросил: — Так говоришь, он будет храниться у твоих потомков вечно?

— Да! — с готовностью воскликнул Луций, моля богов, чтобы они подсказали царю отметить кубком вина окончание работы.

— На самом видном месте?

— Н-нет…

— Почему?

— Потому, что у нас, римлян, принято хранить почетные изображения предков, принадлежащих к высшему сословию, в особых шкафах…

— Даже если такое изображение ваял сам базилевс? — удивленно приподнял голову Аттал.

— Да, базилевс, ведь у нас в Риме принято так, — в свою очередь, удивился Луций.

— А у нас принято, чтобы, обращаясь ко мне, все говорили «величайший» и «бессмертный», — нахмурился царь.

— Но я не «все»… — робко заметил Луций.

— Да? — переспросил царь. — А я думал, перед моим палачом все равны. А ты?

— Да, величайший… — растерянно пробормотал Луций.

— И «бессмертный» — повысил голос Аттал.

— Да, бессмертный!..

— И чтобы при этом не сидели развалясь, как у себя в сенате, а падали передо мной ниц!

— Но… величайший… бессмертный…

— Ниц!! — окончательно теряя терпение, закричал Аттал.

Луций растерянно взглянул на него и, встретив бешеный взгляд царя, покорно спустился со стула, встал на колени, поднял голову.

— Ниц! — требовательней повторил Аттал.

Луций, проклиная в душе сумасбродного царя, весь Пергам, помня только о той цели, ради которой он пришел сюда и о той, что уже брезжила на горизонте, манила белой туникой с сенаторской полосой, консульским званием, миллионами Тита, опустился на пол, прижав запылавшее лицо к мягкому ковру.

— Вот так! — удовлетворенно заметил Аттал и, налюбовавшись распростершимся перед ним римлянином, прошел к бронзовому сосуду с водой для мытья рук, начищенному рабами так, что в нем отражалась вся комната: — А теперь налей-ка мне в кубок вина и не забудь, что у нас принято подавать его царю с поклоном!