Колдун - [18]

Было как раз время, когда, казалось, шум и толкотня достигли апогея: дальше некуда. К Белоусову кто-то подсел, выпил водки, назвался машинистом тепловоза и начал путанно и амбициозно рассказывать об искусстве вождения тяжеловесных составов. Затем его сменил диспетчер, затем что-то уже вовсе нетипичное — железнодорожный «бич», которого прогнала официантка, затем два юнца, выпивших пива и убежавших на поезд. Все это проходило перед Белоусовым, как во сне; он не запомнил ни лиц, ни голосов, ни одежды — настолько основательной была его отключенность. Поэтому даже вздрогнул, когда услышал над собой:

— Надоели вам. Не дадут спокойно посидеть. — Буфетчица переставляла в витрине холодные закуски.

— Да, — машинально ответил он. — Но это ничего, не мешает. — И, ободрившись, выпрямился и улыбнулся: — Не мешает, сеньора! Вы закрываете в двенадцать?

— В двенадцать. Время еще есть.

— Безусловно. И чаю, я надеюсь, у вас для меня хватит, не так ли? — Он отчетливо и несколько более холодно, чем хотел бы, произносил слова, ему хотелось произвести впечатление солидного человека: пусть она не думает, что он какая-то сошка. — В таком случае, я позволю себе попросить вас налить мне еще стопку водки и еще чаю. Можно?

— Да-да, отдыхайте. — Она подала ему прямо через стойку. — Может быть, покушаете?

— Нет, спасибо.

«Денег осталось маловато, — подумал Белоусов. — Ну и что? Ну и дьявол с ними, с деньгами. И совсем неважно, много их или мало. В крайнем случае дам телеграмму». Редактор обещал «подбросить».

Ему стало жарко. Он повесил пиджак на спинку стула и улыбнулся буфетчице. И с этого момента, уже не стесняясь, то и дело встречался с ней взглядом и улыбался, и она отвечала ему. Это означало, что они уже знакомы, в их взглядах и улыбках просвечивало что-то доверчивое, дружеское, и Белоусову было приятно, что она так его выделила, отличила. Он слышал или читал, что бывают случаи, когда два совершенно чужих человека, обменявшись случайными взглядами, чувствуют вдруг невероятную близость, словно были знакомы давным-давно. Может быть, подумал он, это как раз тот случай. Сидение его приобрело смысл.

Белоусов был чувствителен к необычайным словам и фразам или же к обычным, но если они как-то особенно, непривычно звучали. Так произвела впечатление фраза «человек без стиля» — если бы она была произнесена обычно, то, скорее всего, он бы не обратил на нее внимания. Но в том-то и дело, что тот сотрудник произнес ее с особыми интонациями, потому что он рассчитывал на эффект (ну да, это было его стилем — вызывать эффект). И эффект не заставил себя ждать: жизнь Белоусова получила что-то вроде сейсмического толчка, по ней пошли волны, основания зашатались.

Необычно или в необычной обстановке сказанные слова и раньше обращали на себя внимание Белоусова, хотя и не так могуче, как реплика про стиль. По сути, он и сошел-то на этой станции из-за истерической тирады попутчика, который десять лет не был дома, «поузнавал жизнь», одумался и вот — возвращается, и его ждут жена и взрослая дочь. «Ждут! Понимают!» — повторял маленький взъерошенный и растерянный человечек, и Белоусову в какой-то момент показалось, что именно его самого ждут и понимают; он ощутил мгновенное желание увидеть эту встречу, присутствовать при ней. И только по чистой случайности перед глазами оказались эти шпалеры, ставшие вдруг тоже своего рода «неожиданной фразой» (как, впрочем, и колокол у входа), и о блудном отце и муже сразу же забылось. А потом прозвучало неслыханное слово «Арта», и Белоусова так приняли, выделили... Забылось и про парикмахерскую, и про гостиницу, и вообще про то, что он совсем один в чужом городе.

Ему приятно было тут сидеть. Приятны были улыбки буфетчицы и неуклюжая расторопность официантки. Ему уже нравилась и разностилица в мебели, и картины на стенах, и занавеси, и фикусы. С него уже слетела столичная высокомерность, и больше не хотелось производить впечатления солидного человека. Будущее его не интересовало, хотя он... и не смог бы объяснить, зачем сидит здесь, как вообще не хотел и не умел объяснять свои поступки и чувства. Теперь важнее всего был этот вечер, эта необычайная обстановка. Собственно, в том-то и состоял смысл путешествия — не думать о будущем.

Лицо его пылало. Подозвав глазами буфетчицу, он сказал:

— Повторите, пожалуйста, сеньора.

Вообще-то ему до некоторой степени претила такая фамильярность, но что-то сегодня не позволяло сдержаться. Сегодня хотелось вести себя необычно. Эта Арта, она, конечно, уже догадалась, что он не хлыщ какой-нибудь и что фамильярность его шуточная, в духе вечера. Она и сама не прочь пошутить. Вот она уже и деньги не хочет брать.

— Да вы не беспокойтесь. Потом рассчитаемся.

Значит, она доверяет и убеждена, что он никуда не спешит.

— Вы молодец, сеньора, — сказал он разулыбавшись. — Изюм! Спасибо! Ваше здоровье!

* * *

Заканчивался тринадцатый день его путешествия.

Из Москвы он отправился на юг, доехал до Волгограда, затем повернул на запад к Ворошиловграду. Потом пошли Харьков, Киев, Житомир, а оттуда — на север. Сегодня после обеда он покинул Ригу.