Колдовские чары - [26]

— И я буду любить вас и ласкать вас так, как вы о том мечтаете, — мягко сказал он. — Я буду любить вас при солнечном и при лунном свете, даже под звездным безлунным небом. Я буду обожать, как божество, ваши прекрасные груди, ласкать их руками и губами…

— Боже, что вы говорите, месье! Как можно соблазнить меня одними словами!

Она, вырвав с силой руку, так стремительно встала, что чуть не уронила на пол поднос. Сердце у нее билось в бешеном ритме.

— Слишком много на себя берете! Я вынуждена попросить вас покинуть меня, независимо от того, какая погода на дворе, — буря или даже ураган!

Он тоже поднялся.

— Постарайтесь быть со мной честной, Анжела. Я почувствовал снедающую вас страсть, и я знаю, что вас влечет ко мне. Весь этот маскарад, все ваши старания занять место отца — лишь игра, в которую вам нравится играть.

— Нет, это не игра! — резко бросила она. — Вы считаете, что если я занимаюсь своими плантациями, то я пытаюсь выдавать себя за мужчину? Если вы так думаете, то у вас просто гипертрофировано самомнение!

Протянув руки, он обнял ее и крепко прижал к груди. Когда ей в нос ударил терпкий аромат его белья, когда она почувствовала, как сильно бьется у него сердце, выдавая охватившее его возбуждение, она вдруг почувствовала, как тают все ее враждебные чувства к нему. Плавая в сладостном экстазе от поцелуя к поцелую, она лишь дивилась, как тепло, как надежно быть в его объятиях, и как ей будет холодно и одиноко, если эта мягкая цепь его рук разорвется. Могла ли Клотильда вообразить себе такую богатую гамму ощущений любви и тревоги, когда ожидала от него предложения, подумала Анжела. Но какими хрупкими оказались мечты Клотильды!

Почувствовав ее податливость, Филипп оторвал от нее губы и прошептал:

— Даже если мы поженимся, мы все равно останемся страстными любовниками, Анжела, и ты всегда будешь в моих объятиях вот как сейчас.

Он снова поцеловал ее и сказал:

— Я буду тебя ценить и лелеять…

— Вы мечтатель, месье, — резко возразила она, — если все еще думаете, что я передам свою жизнь и свою собственность в ваши руки.

Филипп оттолкнул ее от себя, и она тут же ощутила силу его внезапного гнева. Все было точно так, как и в то утро, когда дядюшка Этьен хотел наказать ее за безрассудную гонку.

— Мадемуазель, я далеко не дурак! — На его лице у нее над головой появилось безумное выражение, — Неужели вы считаете, что я хочу на вас жениться, только для того чтобы завладеть вашими плантациями? Для чего мне нужны ваши болота, ваш захудалый индиго и сахарный тростник? Я хочу только одного — вернуть свои поместья, свои виноградники, свои сады! Вот моя цель, и я этого обязательно добьюсь.

— Тогда нам нечего предложить друг другу…

— Кроме любви, Анжела, но я начинаю понимать, что ты неспособна любить.

— Как вы смеете говорить мне такое? — закричала она. — Вы, который сначала занимался любовью с моей кузиной, а теперь вот пытается разбить и мое сердце? — Вырвавшись из его жестких объятий, она сказала: — Дождь почти перестал, месье. Я прикажу подать вашу карету.

С природным высокомерием человека королевских кровей, он ответил:

— Но я еще не готов к отъезду, мадемуазель.

— Должна ли я позвать своих слуг и попросить их выставить вас отсюда?

Он гордо вскинул голову и абсолютно спокойным тоном сказал:

— Если только ваш дворецкий осмелится дотронуться до меня, я его убью.

— Если вы только прикоснетесь ко мне, маркиз, — отпарировала Анжела, — то вам придется либо убить его, либо он убьет вас.

Они довольно долго стояли, бросая друг на друга гневные взоры. Затем Филипп грубо схватил Анжелу за руки снова и, не давая ей возможности закричать, наградил ее таким поцелуем, которого ей прежде никогда не приходилось испытывать, — его язык проник ей глубоко в рот с шокирующей интимностью, вызвав у нее такое возбуждение, которое она хотя и порицала в душе, но никак не могла скрыть.

Испытывая сладостное чувство триумфа, Филипп так же резко, как привлек ее к себе, оттолкнул ее от себя, мягко приговаривая:

— Вы вовсе не желаете меня убивать, мой ангел. Вспомните обо мне сегодня ночью.

Она была не в силах даже дотянуться до ленты звонка. Она стояла как вкопанная на том месте, где он ее оставил, возле столика с кофейным прибором, а Филипп размашистым шагом вышел на галерею, повелительным тоном крикнул, чтобы ему подавали экипаж. Молодой лакей появился в проеме двери с вопросительным выражением на лице.

— Отнеси месье маркизу его шляпу, затем приди и унеси поднос.

— Слушаюсь, мамзель. — Чернокожий слуга минуту поколебался. — Вода в ручье сильно поднялась, мамзель, она заливает дорогу.

— Месье хочет немедленно уехать, — повторила она равнодушно и отправилась в кабинет отца.

Анжела пыталась сосредоточиться на раскрытой книге, но ее глаза ничего не видели перед собой, все ее тело, казалось, задрожало еще больше, когда она услышала топот копыт и скрип колес кареты, остановившейся возле лестницы. Потом она услышала, как под колесами на дорожке заскрипел песок. Филипп уезжал.

Часа через полтора она услыхала удивленные, отчаянные крики и вышла из кабинета, чтобы посмотреть, что происходит. Какой-то по уши забрызганный грязью человек шел по дорожке между двумя рядами дубов по направлению к дому, ведя за собой лошадь. Через несколько минут, когда он подошел поближе, Анжела узнала в нем кучера Филиппа.