Лето 1754 года. Вот уже больше сорока лет франкоязычные поселенцы колонии Акадия (ныне это территория канадской провинции Новая Шотландия) живут под властью англичан… Это были тревожные годы. Власти французской Канады не примирились с потерей колонии и предпринимали неоднократные попытки вернуть ее силой. Ее жители оказались в сложном положении: они и не думали порывать связей со страной своих предков, но вовсе не были и фанатичными приверженцами французской короны. Больше всего они хотели, чтобы их оставили в покое. Мало кто из них знал грамоту, и этим объяснялось их желание, чтобы им позволили приглашать к себе из Франции священников (кюре), которые толковали бы им слово божие и к тому же могли им прочитать и написать, что требовалось.
Утрехтский мир 1713 года, по которому Акадия отходила к англичанам, предусматривал, что ее жители не должны вставать на чью-либо сторону в случае возможных конфликтов между договаривающимися сторонами. Жители Акадии строго выполняли это условие. У них сложились прекрасные отношения и с местными индейскими племенами, тогда как отношения индейцев и англичан отличались крайней враждебностью.
В 1726 году англичане, опасаясь, что их новые подданные могут объединиться против них с индейцами и своими соплеменниками из соседней Канады, потребовали, чтобы каждый житель Акадии подписал присягу на верность королю Георгу I. Акадийцы были не против, но они выдвинули условие, чтобы в текст присяги была внесена оговорка: их не должны принуждать участвовать в вооруженных конфликтах с соседями-французами и дружественными индейскими племенами. Они также просили, чтобы им по-прежнему разрешалось иметь своих кюре и исповедовать свою религию.
На протяжении последующих лет англичане несколько раз пытались принудить жителей Акадии принять эту присягу, но те не уступали, требуя изменения ее текста.
Жители Акадии не уважали англичан и не понимали их. Насколько было возможно, они старались их просто не замечать. Один из английских военачальников жаловался, что его власть распространяется не дальше радиуса огня орудий из его форта; если местные жители не желали подчиняться его приказам, они просто уходили в более отдаленные места, где и продолжали вести привычный образ жизни.
До поры до времени так все и шло; обстановка оставалась относительно мирной, но на горизонте собирались тучи, роковая развязка близилась.
Лето заканчивалось. Еще неделя — и с полей будет все убрано. На лесных опушках нет-нет, да и проглянет покрасневший лист клена — предвестник близкой осени. Скоро начнутся заморозки, и вся листва пожелтеет и пожухнет. А там уже и снега жди…
Пока что, однако, солнце пригревало. Солей Сир, помахивая пустой корзиной, в которой она относила обед отцу с братьями, замедлила шаг: как приятно прикосновение ласковых лучей!
Вообще-то, надо было бы поспешить. Еще с ужином нужно матери помочь. Но та всегда ее все торопит, торопит, а ведь ей просто необходимо когда-то остаться наедине с собой. В такой большой семье, как у них, не так-то легко сосредоточиться на чем-то своем, личном, подумать, поразмышлять.
А подумать есть о чем. Ей пятнадцать с половиной, большинство сверстниц уже замужем, вот только еще Селест Дюбеи осталась, но она на полгода моложе. Уже начались всякие шуточки по адресу Солей: чего, мол, она ждет?
Солей и сама не знача. Ухажеров хватало, только в Гран-Пре их не меньше четырех. Да еще этот парень, Гарно его фамилия, из Бобассена, который протанцевал с ней чуть не до утра на свадьбе у Агаты, да еще тот, из Аннаполис-Руаяль, как его там, уже забыла. Впрочем, он-то уж Солей никак не подходит: зачем ей нужен мужчина, который пить не умеет?
По правде говоря, никто ей не нужен. Ей и так вполне хорошо, в своей семье. Нет, конечно, было бы здорово влюбиться без памяти, встретить такого красивого, сильного, смелого, чтобы не раздумывая, как в омут… Беда в том, что в Гран-Пре таких что-то не видно, а отсюда она вряд ли когда-нибудь выберется. Не знаешь, что и делать. Ведь если она не найдет себе парня по вкусу, родители сами подберут ей жениха, который понравится им, а не ей.
— Солей! Подожди!
Она повернулась на знакомый голос, остановилась. Ее догонял старший брат, Луи.
Его Солей любила больше других, и он ее тоже. Когда она родилась, ему было десять, мать тогда едва не померла, долго болела, и именно Луи ухаживал за сестренкой: кормил из рожка, менял пеленки, учил ходить, оберегал от опасностей. Если у кого она и попросит совета, так это, конечно, у него, у Луи.
Они с ним похожи и внешне. Да, впрочем, все в их семье были как на подбор: черноволосые, черноглазые, на щеках ямочки. Правда, Луи старался поменьше улыбаться, чтобы ямочки не так проявлялись: решил, наверное, что это лишает его лицо мужественности. "И вовсе нет, — подумала она. — Вот сейчас он улыбается — и очень здорово выглядит. Рубашка прилипла к телу от пота — еще бы, с утра косой махал. Рукава закатаны, ой, а ручищи какие мощные! Но что-то, несмотря на улыбку, какой-то уж очень серьезный".
— Что это тебя папа так рано отпустил?
— Он не отпускал. Я сам. Хотел поговорить с тобой, а где еще? Давай помедленнее, а то придем домой, а там мама, Мадлен…
