Кольцо светлой воды - [46]

Я почти не сомневаюсь в том, что же в действительности видел тот добрый монах из колдингхэмского монастыря. Св.Катберт молился у кромки воды, а не как виделось монаху (следует помнить, что дело было ночью и видно было плохо), по горло в воде. И именно по состоянию одежды святого, после его обсушивания выдрами, этот наблюдатель пришёл к выводу о его приверженности к подводным молениям. И так же очевидно, что именно отпущение грехов, а не простое благословение, дрожащий и измазанный святой совершал со своими мучителями. И в свете моего толкования заклинание св. Катберта об обете молчания очень четко истолковывается, ведь он не мог знать о заблуждении того монаха, и даже святому не очень-то приятно, если над ним будут смеяться в таком бедственном положении.

Хоть у выдр, несомненно, есть особое призвание обсушивать людей, они с удовольствием обсушивают и другие вещи, в частности постели, забираясь между простынями от подушки до самых ног постели. Высушенной таким образом постелью нельзя пользоваться целую неделю, а обсушенный выдрой диван пригоден только в летний зной. Я понимаю, почему св. Катберту приходилось прибегать к помощи гаг и их тёплому пуху: неcчастному постоянно угрожало профессиональное заболевание воспалением лёгких.

Эта особенность житья с выдрой по существу даже не приходила мне в голову до тех пор, пока я не привёз Миджа в Камусфеарну. В Лондоне можно выпустить воду из ванны, и с помощью большого полотенца вполне обезопасить выдру перед тем, как она доберётся до гостиной; а в Монтрейте озеро находилось далеко от дома и, вернувшись от него, он уже был сухой. А в Камусфеарне, где до моря рукой подать с одной стороны, а до ручья - с другой, мне не удалось найти другого удовлетворительного решения, кроме как закрывать дверь в спальню и поворачиваться, так сказать, спиной к мокрым диванам и креслам.

Рукопись, над которой я работал тем летом, была вся смазана и закапана как слезами. Как я уже говорил, я иногда лежал на траве у ручья и загорал, а Мидж, постоянно рыская по ручью от водопада до моря и обратно, то и дело возвращался к тому месту, где я лежал. С восторженным визгом и писком он проносился по отмели и взлетал по крутому склону берега, чтобы тут же обрушить весь свой запас воды без разбору на меня и мою рукопись, иногда усугубляя свои зверские деяния оскорблением путём конфискации моей ручки.

Свои захватывающие дух способности к плаванью Мидж по-настоящему раскрыл в море.

До появления в Шотландии он никогда не бывал на большой глубине, так как озёра и лагуны в его родных болотах редко бывают глубже сажени-другой. Он плавал рядом со мной, пока я грёб на ялике, и в чистой как стекло воде залива Камусфеарны, где белый песок из ракушечника перемежается с морскими зарослями и выступами скал, я наблюдал, как он ныряет всё глубже и глубже сажень за саженью, чтобы исследовать на дне причудливые морские леса с цветущими полянами, усыпанными раковинами, и изобилующими таинственными сумрачными пещерами. Он мог, как все выдры и котики, ходить по дну, не всплывая. Выдра обычно плавает под водой и не ныряет с легкими, полными воздуха, потребляя кислород, - надо полагать, из-за отсутствия знания, благодаря особому устройству венозной системы крови. Самое большое, как я засёк, Мидж находился под водой в течение почти шести минут, но у меня сложилось впечатление, что он никоим образом при этом не перенапрягся и в чрезвычайных обстоятельствах мог бы значительно перекрыть это время. Однако, как правило, когда он не был чем-то увлечён, он поминутно выныривал на поверхность, появляясь там всего лишь на секунду, выскакивая и снова ныряя вперёд, совсем как дельфин. Плавая на поверхности, что он обычно делал, если хотел уследить за каким-либо плавающим объектом, он не обладал ни скоростью, ни грациозностью. Он был похож на барахтающуюся собаку, что резко контрастировало со стремительной элегантностью подводного плаванья. Он часами плавал рядом с лодкой, появляясь то с одной, то с другой стороны, иногда шаловливо хватался за весло обеими лапами и тянул его к себе, время от времени прыгал в лодку, вспоминая вдруг о своём призвании обсушивать людей.

Только на время рыбалки мне приходилось запирать Миджа в доме, ибо ему нужно было обязательно всё исследовать собственным ртом, и как в кошмарном сне я представлял его себе с крючком на скумбрию в щеке. Вначале я рыбачил редко, так как мне не очень нравилась серебристая сайда, которую только и можно было поймать в начале лета в шхерах вокруг Камусфеарны. А к середине июня появляются уже все признаки лета: заливистый перезвон птиц, кишащих на островах и обосновавшихся там на много недель, а в цветах и травах копошатся пушистые птенцы. И только в июле с появлением скумбрии оживает и море, ибо вслед за ней устремляются более крупные рыбы, охотящиеся на неё, а скумбрия в свою очередь выгоняет на поверхность рыб поменьше, которыми она кормится, мелкую, блестящую, кишащую мелюзгу разных видов, включая своих собственных. Когда на чистой поверхности моря вдалеке появляются визгливые стаи чаек, которые бросаются вниз и нападают, то с лету, то пробегая по поверхности, опускаясь с раскрытыми крыльями, чтобы что-то схватить и проглотить, то можно догадаться, что где-то под ними находится большой косяк скумбрии, который вытесняет на поверхность к поджидающим их чайкам мелкую рыбёшку, в панике удирающую возможно от своих собственных родителей. Иногда на поверхности местами бывают любопытные стайки мелюзги, а на закате солнца, когда море действительно гладкое как стекло, довольно неудачное сравнение, ибо оно редко бывает таким, - я видел, за много миль от берега небольшие пляшущие фонтанчики голубой и серебряной скумбрии, величиной не больше пальца, и не находил никакого хищника под ней.