Кольцо светлой воды - [44]

Вот в такой яркий водяной пейзаж переехал Мидж и стал владеть им с таким восторгом, который выразился так же чётко, как это была бы членораздельная речь; его хоть и не местное, но полностью подходящее сюда существо заняло здесь каждый уголок и стало в нём господствовать, так что он стал для меня центральной фигурой среди того сонма диких тварей, которыми я был окружён. Водопад, ручей, белое побережье и острова - его фигура стала привычным передним планом для всего этого; возможно, выражение "передний план" и не совсем сюда подходит, так как в Камусфеарне он стал настолько неотъемлемой частью окружающей среды, что я удивлялся, как она могла прежде, до его появления, казаться мне совершенной.

Вначале, пока я ещё был преисполнен осторожности и заботами о его благополучии, повседневная жизнь Миджа была вроде бы однообразной. Затем, с течением времени, она стала совершенно свободной, центральным прибежищем для него оставался сам дом Камусфеарны. Это было логово, куда он возвращался вечером, сюда же, если уставал, он приходил отдыхать и днём. И вся эта эволюция, как и большинство перемен в природе, проходила так постепенно и незаметно, что трудно даже сказать, в какой момент прекратилась обыденность.

Мидж спал со мной в постели (теперь, как я уже рассказывал, он перестал подражать плюшевому медвежонку и спал на спине под простынёй, усы его щекотали мне ноги, а телом он прижимался к изгибу моих колен). Он просыпался со странной пунктуальностью ровно в двадцать минут девятого утра. Я пробовал было найти какое-либо подходящее объяснение, и при этом нельзя сбрасывать со счётов ситуацию с "обратной связью", когда именно я делал первое бессознательное движение, побуждая его к действию. Но как бы то ни было, время его пробуждения, как тогда, так и до конца его жизни, будь то лето или зима, всегда оставалось в двадцать минут девятого. Проснувшись, он подползал к подушке и начинал ласкать мне лицо и шею, попискивая от удовольствия и любви. Если я не поднимался достаточно скоро, то он принимал меры, чтобы вытянуть меня из постели. Делал он это по-деловому, несколько нетерпеливо, с видом нянечки, ухаживающей за капризным ребёнком. Он вёл эту игру по определённым, самому себе установленным правилам, но никогда не применял, к примеру, зубов для того, чтобы даже ущипнуть. И при таких оговорках трудно даже вообразить себе, как мог бы изощряться человеческий мозг в таком же теле, чтобы превзойти его в изобретательности. Он начинал с того, что забирался под одеяло и двигался взад и вперёд по кровати, выгибая спину как гусеница до тех пор, пока ему не удавалось высвободить края одеяла из-под матраса. Добившись своего, он продолжал делать то же самое с удвоенной энергией в ногах постели, где простыни и одеяло держались крепче. Когда всё было распущено так, как ему того хотелось, он сплывал с кровати на пол, - за исключением бега по сухой земле, единственное подходящее слово для определения передвижения выдры- это "плыть", они, так сказать, плывут в направлении своей цели, - хватался за край одеяла зубами и резкими рывками стягивал его на пол. В конце концов, так как я не ношу пижамы, я оказывался совершенно голым на простыне, судорожно вцепившись в подушку. Но и её ждала та же участь, и вот здесь-то проявлялась вся необычайная сила, скрытая в его маленьком теле. Он забирался под неё и проделывал несколько мощных рывков изогнутой спиной, при этом голова и даже плечи у меня приподымались над постелью. В какой-то миг во время этой процедуры он неизменно стремился выдернуть подушку, пока я был в подвешенном состоянии. Всё это было очень похоже на действия шутника, который выдергивает стул из-под того, кто собирается садиться. Оказавшись в таком неудобном положении, лишённый покрывала и достоинства, я оказывался вынужденным встать и одеться, а Мидж при этом наблюдал за мной с таким выражением, как бы выговаривая про себя: "Ты знаешь, всего этого делать ведь и не нужно было". В отличие от собак выдры обычно добиваются своего, и они сосуществуют с людьми, а не живут при них.

Следующая его цель- это ловушка на угрей в ручье. Затем, после завтрака, прогулка по периметру водной стихии, это на три четверти круг, образуемый ручьём и морем. Он летел как стрела под водой за форелью в тех местах, где ручей глубокий и медленно течёт между деревьев, переворачивал камни в поисках угрей на широких отмелях с блестящей на солнце слюдой чешуи, скатывался вниз на высоких осыпающихся песчаных склонах, где гнездятся ласточки, нырял в волны на песчаном пляже и ловил камбалу-лиманду. Затем, с трудом отвлечённый при помощи всяческих ухищрений от второго захода, он возвращался домой и, попискивая в экстазе, зарывался в свои полотенца.

Такая прелюдия к началу дня, когда у Миджа был полный желудок, а у меня- пустой, по мере того, как у него появились любимые места ловли, которые он каждое утро прочёсывал всё дольше и дольше, как бы разыскивая утерянное, стала затягиваться, и полмесяца спустя я не без опаски стал возвращаться домой один сразу же после того, как он насыщался. Вначале он возвращался через час-другой, обсушившись, забирался под чехол на диване и торчал там как круглый дышащий бугор посреди сиденья. Но со временем он стал задерживаться на ручье всё дольше и дольше, и я начинал беспокоиться только тогда, когда он пропадал на целых полдня.