Кольцо светлой воды - [42]

Это время познания дикого зверя на условиях, так сказать, взаимного уважения, было наполнено для меня очарованием, и наши долгие ежедневные прогулки у ручья и в кустарнике, на лугу и на озере, были для меня источником постоянных восторгов.

Хоть его всё-таки трудно было отвлечь от какого-либо соблазнительного водоёма, в остальном хлопот с ним было не больше, чем с собакой, а наблюдать за ним неизмеримо интересней. Его охотничьи способности были ещё неразвиты, но иногда ему удавалось у мельничной плотины изловить угря, а в проточной воде он ловил лягушек, которых обдирал со сноровкой, порождённой, очевидно, длительной практикой. Я верно угадал, что в его ранней молодости, когда он жил в хозяйстве болотных арабов, у него выработался просвещённый и прогрессивный взгляд на домашнюю птицу, ибо ни один "болотник" не потерпел бы хищника на своём дворе, где редкие тощие пугала, которые считаются там курами, могли бы пострадать. И верно, оказалось, что Мидж следовал за мной по переполненному, кудахтающему птичнику, ни разу даже не бросив взгляда ни влево, ни вправо. К большинству домашних животных он был равнодушен, но чёрных коров и быков, очевидно, принимал за чёрных буйволов со своей родины, и если они собирались на берегу водоёма, где он плавал, то прямо с ума сходил от возбуждения, ныряя, вихляясь и визжа от удовольствия.

Даже на открытой местности он сохранял свою страсть к игрушкам и иногда подолгу носил с собой какой-то увлёкший его предмет: стебелёк рододендрона, пустую гильзу двенадцатого калибра, еловую шишку или, как однажды было, женский гребешок с искусственным бриллиантом. Он нашёл его у дороги, когда мы утром отправились на прогулку, и таскал его с собой часа три, клал на берегу, когда отправлялся поплавать, и тут же возвращался к нему, как только выбирался на берег.

Он не обращал никакого внимания на следы, оставляемые дикими выдрами. Ежедневно следуя теми путями, к которым Мидж выказывал предпочтение, я обнаружил, что он, всё-таки почти незаметно влекомый инстинктом, вёл меня в мир, где живут выдры в этой местности: водная стихия глубоких проток между высоких, испещрённых корневищами берегов, где листья подлеска сходятся над головой, неразгаданные проходы и туннели в тростнике на берегу озера, мшистые дренажные трубы и заросли калужницы болотной, островки с буреломами и вывороченными корнями, где ветер шелестит в ветвях ивняка. Как иногда услышишь или вычитаешь странное, необычное имя, и затем оно преследует тебя постоянно, как бы случайно повторяясь, так теперь и я, познакомившись через Миджбила с выдрами, то и дело стал замечать вокруг следы их присутствия там, где раньше не обращал на них внимания.

Приглаженный скат глинистого бугра, где они катаются с горки, выпотрошенный трухлявый ствол дерева, внутри которого устроено сухое спальное место, отпечаток широкой перепончатой лапы, небольшой кусочек похожего на смолу помёта, состоящего преимущественно из костей угря, отложенного на камне посреди ручья. Я предполагал, что к ним-то Мидж проявит хотя бы такой же интерес, какой он проявлял к помёту собак, но, возможно, потому, что у выдр не принято пользоваться экскрементами в качестве информации или сообщения, или же потому, что он не узнавал в них продукт собственного рода, то относился к ним так, как будто бы их не существует.

За всё то время, что он был у меня, он убил, насколько мне известно, только одно теплокровное животное, и то не стал есть его, так как, по-видимому, испытывал ужас перед кровью и плотью теплокровных животных. На этот раз он плавал в тростниковом озёрке и поймал птенца шотландской куропатки нескольких дней от роду, чёрное тщедушное пугало размером в половину однодневного цыплёнка. У него была привычка прятать свои сокровища под мышку во время плавания, а выдры при подводном плавании почти не пользуются передними лапами, и сейчас он сунул туда птенца и продолжал преспокойно проводить свои подводные исследования. Птенец, должно быть, захлебнулся уже в течение первой минуты, и когда Мидж вытащил его на берег для более подробного рассмотрения, очевидно, расстроился и разозлился оттого, что тот оказался таким квёлым. Он ворочал его носом и тормошил лапами, сюсюкал над ним и затем, убедившись в его полной теперь неподвижности, оставил его на том же месте и пошёл искать себе что-нибудь более живое.

В библиотеке Монрейта я поискал, что естествоведы предыдущих поколений писали о выдрах. Свежих работ не было, так как соответствующий раздел библиотеки не пополнялся уже много лет. Велеречивый шут восемнадцатого века граф де Бюффон, чьи девятнадцать томов приобрели неприятный привкус оттого, что современный ему переводчик неизменно переводил французское слово "pretendre" английским "pretend", в целом был не очень высокого мнения о выдрах. Он был чудаком, охотно верившим самым странным и невероятным историям о том, что на свете существуют совершенно явно абсолютно немыслимые существа, которые он сам пытался выводить, устраивая чудовищные скрещивания (после множества опытов он с разочарованием был вынужден прийти к заключению, что бык и кобыла "могут совокупляться безо всякого удовольствия и проку"). И ещё его самым таинственным образом интересовало, можно ли животное заставить есть мёд. Как он выяснил, выдры его не едят.