Кольцо Анахиты - [49]

И тут живот поперек будто ножом вспороло. Я глубоко вздохнула и зажмурилась покрепче, чтобы перетерпеть боль. А ведь Маргарет предупреждала. А я не поверила. Вот и решение проблемы – вполне уважительная причина, чтобы остаться дома. На самом-то деле вот этот удар кинжалом в бок был просто сигналом: боевая готовность номер раз. В течение часа после этого организм вывешивал на башни революционные флаги, боль стихала, и я жила дальше как ни в чем не бывало – на зависть несчастным теткам, страдающим от болей и спазмов все пять дней подряд. Но Тони об этом знать было совершенно не обязательно.

- Что с тобой? – испугался он.

- Это самое, - прошипела я, складываясь вдвое, - сам-знаешь-что. На четыре дня раньше. Боюсь, никуда я не смогу поехать.

- А, месячные, - сказал он так просто и естественно, что я почувствовала себя жеманной викторианской барышней, которая драпирует ножки рояля, чтобы те не выглядели слишком голыми. – Жаль, что не сможешь. Так сильно болит?

- Дааа, очень сильно, - продолжала шипеть я. – И сейчас я поползу прямо в постель. Прости, мне тоже очень жаль.

- Ну что ты, не за что просить прощения. Бедная ты моя. Тебя проводить?

- Не надо, Тони, доползу потихоньку.

Мы поцеловались на пороге, он сказал, что вернется в среду, и пообещал звонить при любой возможности. Я подхватила рюкзак и поплелась к дому. Джонсону, который попался навстречу в холле, сказала, что ужасно себя чувствую и обедать не буду, отвергла предложения вызвать врача или принести аптечку и из последних сил вскарабкалась по лестнице на второй этаж.

В моих комнатах хоть и убрали, но проветрить забыли. Я открыла окно и рухнула на кровать. Через час, когда боль улеглась, я здорово пожалела о том, что отказалась от обеда, но было уже поздно. Оставалось только ждать, когда слуги сядут за стол, чтобы пробраться в Люськин рай для кусочников.

======================================

В определенные дни месяца у меня просыпается аппетит молодой пираньи, поэтому я от души порезвилась в жральне и прихватила с собой столько, сколько смогла унести. В десять часов позвонила Тони, порадовала, что мне немного лучше, пожелала счастливого пути и скорейшего возвращения. Потом приняла душ и забралась под одеяло – читать графскую книгу и ждать Маргарет. Дверь на всякий случай закрыла на щеколду.

Она появилась через час – не знаю, как. То ли просочилась сквозь стену, то ли просто материализовалась из воздуха. Когда я оторвала глаза от страницы, она сидела рядом со мной на краю кровати.

- Ты готова? – спросила Маргарет.

- Да, - ответила я. – Но сначала я хотела тебя кое о чем спросить – можно?

- Конечно, спрашивай.

- Что случилось тогда? Ну, когда ты исчезла? У меня было такое чувство, что я умираю, когда ты из меня вышла.

- Прости, такого не должно было быть. Но ты же видела – пришла Энни.

- Да, - кивнула я. – И потом я слышала твой голос во сне: «Не могу. Энни». Но почему? Что в ней такого?

- Понимаешь, за пятьсот лет никто не мог видеть и слышать меня. Ни один человек. Я как будто пыталась дотронуться до каждого, кто входил в этот дом, и не могла. Словно была за стеклянной стеной. И вдруг появилась ты. Ты еще не вошла, была рядом с замком, а я уже невидимо держала тебя за руку. Ты этого не чувствовала, но я взяла немного твоей силы – и ты увидела меня в окне, да еще в окне, которого уже не было. Тогда я поняла, что только ты можешь меня спасти. Ты не представляешь, какая это мука – оставаться здесь, бестелесной, бессловесной, с призрачной надеждой, что когда-нибудь появится человек, который услышит меня и сможет помочь. Такой же призрачной, как я сама… - Маргарет глубоко вздохнула.

- А портрет? – спросила я. – Ты живешь в нем?

- Я везде, - грустно улыбнулась Маргарет. – Но в портрете есть часть моей жизненной силы. Ведь его написал человек, который меня любил и которого любила я. Поэтому тебе и казалось, что портрет смотрит на тебя.

- Это был Гольбейн? – удивилась я.

- Нет, что ты. Гольбейн не писал простых фрейлин. Ну, может, только тех, которые стали королевами. Это был его ученик, Мартин Кнауф. Тебе его имя ничего не скажет. Он был очень талантлив, но умер совсем молодым. Эти три портрета: мой, отца и брата – единственное, что осталось после него.

- Маргарет… Я должна тебе сказать… Я думала, что ты знаешь, но выходит, что нет. Я не единственная, кому кажется, что твой портрет смотрит. Точнее, не так. Есть еще один человек, которому кажется, что в галерее кто-то на него смотрит.

- Кто? – она вскочила с кровати, страшно взволнованная.

- Тони Каттнер.

- А, Каттнер… - Маргарет вздохнула с облегчением и снова села рядом со мной. – Когда он появился здесь впервые, приехал с Питером, совсем еще мальчик… Я пыталась – и мне даже показалось, что получится установить с ним связь, но что-то мешало. Есть в нем нечто такое, что закрывает его от меня. Я думаю, что он, как и Энни, в родстве с тем, кто убил меня.

- Маргарет! – я села так резко, что закружилась голова, и она легким прикосновением уложила меня обратно.

- Пожалуйста, лежи! Да, меня убил человек, который служил в этом доме. Если Энни его потомок по прямой линии, в ней есть то темное, что может лишить меня всякой надежды на упокоение. Если бы она пришла в тот момент, когда мы с тобой были единым целым, ты уже не смогла бы вернуться обратно.