Кольцо Анахиты - [17]

Питер со значением обернулся к дворецкому, тот подошел и почтительно наклонился. Питер что-то прошептал, мистер Джонсон посмотрел на меня и кивнул. Люська тоже повернулась к нему, и дворецкий передвинулся, чтобы выслушать ее шепот. Потом снова посмотрел на меня и снова кивнул. Я почувствовала себя лошадью на базаре – всегда неприятно, когда знаешь, что о тебе говорят, но не слышишь, что именно.

После обеда Питер в библиотеку не пошел. Сигары он не курил – и вообще не курил, а пить бренди мог и в нашем обществе. Слуги собрали посуду, подали кофе и десерт. Впрочем, для десерта у меня места уже не осталось, поэтому я ограничилась рюмкой Grand Marnier[24]. Мы долго еще болтали, Люська переводила, когда я путалась в английских словах или не понимала Питера. Они наперебой уверяли меня, что месяц пройдет быстро, я получу большое удовольствие, заодно подтяну английский, а потом они вернутся и устроят мне массу всевозможных развлечений.

Огромные напольные часы в углу пробили половину одиннадцатого, и я поняла, что сейчас усну прямо за столом.

- Пора ложиться, - сказал Питер. – Завтра вставать в пять утра.

- Свет, мы не будем тебя будить. Я позвоню из Парижа. И еще будем каждый день говорить по скайпу. А сейчас да, пора, - поддержала Люська.

Кто бы спорил! У меня так слипались глаза, что я еле соображала, куда иду. Да и выпила очень даже немало, а уж крепкий ликер с кофе и вовсе меня добил. Я из тех, кого кофе вечером не возбуждает, а наоборот усыпляет.

Мы поднялись по лестнице, на площадке Люська обняла меня, Питер снова расцеловал в обе щеки, мы пожелали друг другу спокойной ночи, я им – удачной поездки, и за ними захлопнулась дверь спальни. Я пошла было в свою сторону – и…

И снова, уже в третий раз, почувствовала все тот же пристальный взгляд. В этом не было ничего страшного, скорее, странное. Или я уже сплю на ходу?

Я обернулась. Перегоревшую лампочку поменяли. Коридор был пуст. В глаза плеснуло знакомой яркой синью. Ступая на цыпочках, я пошла обратно. С крайнего портрета, висевшего напротив двери Люськиного будуара, прямо мне в глаза смотрела молодая темноволосая женщина в синем переливчатом платье.

Днем я рассмотрела за оконным стеклом только смутный силуэт, но не сомневалась – это она. Сон мгновенно улетучился. Хмель, кажется, тоже.

Света, а ты знаешь, что это такое свойство портретов анфас – кажется, что они смотрят прямо на тебя и следят за тобой?

Света, а ты знаешь, что раньше в коридоре было темно, и ты даже не подозревала, что там есть этот портрет?

И, кстати, Света, что за несуществующий портрет ты видела в несуществующем окне, а?

Когда-то очень давно я серьезно увлекалась историей костюма и даже подумывала о том, не стать ли дизайнером одежды, но с шитьем у меня не очень ладилось, так что не срослось. И все равно мне достаточно беглого взгляда на портрет, чтобы приблизительно определить по одежде если не страну, то хотя бы время. На этом портрете явно была дама все той же тюдоровской эпохи. Точнее – примерно середины XVI века.

Избегая смотреть таинственной незнакомке в глаза, я изучала детали ее наряда. Расширяющиеся книзу съемные рукава, узкий лиф с коротким мысом и прямоугольным вырезом, под которым жесткий корсет, лютый враг женской груди. Маленький бюст он стискивал до полного визуального исчезновения, и только у пышногрудых дам что-то соблазнительно круглилось и выглядывало из-под выреза. Зато лиф без единой морщинки. Из-под разреза верхнего узорчатого платья-гауна видна матово-синяя юбка нижнего платья-котта. Такие наряды носили знатные дамы при Генрихе VIII, точнее, при его шести женах – тон при дворе задавала именно королева. Нет, последнюю, Екатерину Парр, можно исключить, при ней уже начали входить в моду двойные рукава с широченными буфами, закрытые лифы с длинным мысом и всевозможные причудливые воротники, которые при королевах Марии и Елизавете станут просто чудовищными.

Хотя первую, Екатерину Арагонскую, тоже можно отбросить. Она предпочитала строгие чепцы-турэ, домиком закрывающие волосы, и вместе с ней, разумеется, их носили все ее придворные дамы. А у женщины на портрете френчхуд - французский чепец-полумесяц с сетчатой вуалью, да еще сильно сдвинутый на затылок. Такую моду ввела вторая жена Генриха, Анна Болейн, которая много времени провела во Франции. Конечно, при дворе английское платье причудливо соседствовало с французским, венецианским и даже немецким, но, позируя для портрета, дамы обычно старались одеться не в последний писк моды, а во что-то более традиционное.

Ага, а если учесть, что в последний раз титул графа Скайворта был пожалован за подавление крестьянских бунтов… А когда у нас в Англии были крестьянские бунты? Как раз после того, как Генрих решил жениться на Анне, объявил себя главой церкви и начал разгром монастырей. А было это, было это… Если память мне не изменяет, было это в середине 30-х годов, как раз при Анне и потом, при Джейн Сеймур. Значит, женщина на портрете могла быть женой или дочерью первого графа Скайворта четвертого созыва... то есть разлива… то есть…

Я наклонилась и прочитала мелкую гравировку на металлической табличке: «Lady Margaret Dunner»