Колчаковщина - [81]

— В чем дело? Что такое?

— Рельсы разобрали!

Солдаты, не останавливаясь, пробежали мимо. Поручика обдало холодком. Прыгнул в темноту, упал на острые мелкие гальки, быстро вскочил. Бежал вместе с другими к паровозу и на бегу тревожно спрашивал:

— Как же это? Кто разобрал?

— Неизвестно. Должно быть, бунтовщики.

У паровоза суетились люди. Начальник эшелона осматривал путь. Линия делала здесь крутой поворот, и рельсы были разобраны на самом повороте на протяжении десятка сажен.

— Понимаете, поручик, чуть от смерти ушли. Тут закругление…

Голос начальника эшелона вздрагивает. Мутным пятном белеет в темноте побледневшее лицо полковника. Зябко кутается в шинель.

— Холода начались по вечерам, осень подходит.

Полковник слышит, как стучат зубы у поручика, нагибается к нему и участливо спрашивает:

— Вам не холодно, поручик, вы без шинели?

Поручику вдруг стало жарко. Пересохло во рту. Губы сухие-сухие.

— Нет, господин полковник, мне не холодно… Но… как же так, господин полковник?

Начальник эшелона наклоняется к самому лицу поручика и чуть слышно шепчет:

— На волосок от смерти, поручик… Машинист хорошо путь знает, к закруглению тихим подошел… А мог бы… понимаете, поручик, полным ходом… В щепки бы весь поезд.

— Теперь назад? — также шепотом спрашивает поручик.

— Нет, сейчас зашьем путь и дальше.

Из темноты вынырнула кучка солдат.

— Вот, господин полковник, путевой сторож.

Полковник взял из рук солдата фонарь, поднес к лицу сторожа. Бледный, рыжебородый человек испуганно бегал глазами. Дергалась в дрожи острая борода у человека.

Полковник впился глазами в лицо сторожа, наклоняясь к нему все ближе и ближе. Тихо, с расстановкой, спросил:

— Ты… что же это… сволочь?..

Рыжебородый торопливо закрестился.

— Ваше благородие, вот как перед богом…

— Ну?

— Не виноват.

Полковник придвинулся вплотную к человеку, нагнулся к самому лицу его и тихо, почти, шепотом:

— Помогал?

— Нет, как перед истинным…

— Значит, сами делали?

Сторож сдернул с головы фуражку, вытер рукавом рубахи вспотевшее лицо.

— Никого не видал, ваше благородие, как перед истинным…

Полковник опустил фонарь и сказал негромко:

— Повесить!

Повернулся и пошел.

Сторож рванулся за полковником:

— Ваше благородие!

Сзади крепкие руки схватили сторожа.

— Братцы, четверо ребят…

Рыжебородый бился в дюжих руках, всхлипывал, как маленький, обиженный ребенок. Вдруг стих, опустился на землю и сказал виновато:

— Я посижу, устал я, братцы.

Поручик, молча стоявший возле кучки солдат, вдруг как бы очнулся. Зябко дрогнул плечами, повернулся и побежал. Вошел в офицерский вагон, сел на свое место.

— Ну, что там?

— Что с вами, поручик, на вас лица нет?!

Все сразу уставились на поручика. Тот с трудом разжал спекшиеся губы, насильно улыбнулся.

— Пус… тяки… Там человека вешают… П… путь разобрали.

— Ну и черт с ним, пусть вешают. Ваш банк, капитан, пожалуйста.

Казначей вдруг поднялся из-за стола и, ни на кого не глядя, глухо сказал:

— Я пропущу свой банк. Я сейчас вернусь.

Медленно передвигая ногами, пошел из вагона. Вышел на площадку, вдруг засуетился, торопливо спустился на насыпь и кинулся к паровозу. Под тяжелым телом капитана хрустели гальки. Кто-то шел навстречу.

— Где вешают? — не останавливаясь, крикнул капитан.

— Вон на телеграфном столбе.

Шагах в двадцати впереди паровоза мелькали огоньки, слышались сдержанные голоса. Капитан побежал по шпалам. В кучке солдат метался рыжебородый человек.

— Братцы, не виноват я!

Солдаты старались не замечать сторожа, сдержанно и деловито разговаривали.

— Братцы, не виноват я!

— Да замолчи ты, черт! Всю душу вымотал. Стукну вот прикладом!

Солдат замахнулся ружьем.

Сторож сел на землю и тихо, по-собачьи, заскулил.

— Иззяб я, братцы, одеться бы…

Солдат, только что замахнувшийся ружьем, снял с себя шинель и накинул ее на рыжебородого.

Двое возились у телеграфного столба и прилаживали веревку.

— Ну-ка, Иванов, попробуй, будет, што ль?

Солдат вскочил на стоявшую у столба скамейку, ухватился рукой за веревочную петлю, потянул к себе, примерил.

— Вот так, ладно. Закрепляй.

— Готово!

Солдат спустился со столба.

Двое подошли к сидящему на земле сторожу.

— Ну, будет скулить, вставай!

Взяли под руки, подвели к столбу.

— Полезай на скамейку… Ну, что тычешься, как щенок слепой, вот скамейка.

— Сейчас, братцы, оденусь только, иззяб я.

Сторож всунул левую руку в рукав шинели и беспомощно тыкался правой, нащупывая другой рукав. Солдат поймал сторожеву руку.

— Вот рукав, суй сюда.

Сторож натянул на плечи немного узковатую шинель, ухватился за телеграфный столб, поднял правую ногу на скамейку, попробовал поднять левую.

Беспомощно оглянулся на солдат.

— Братцы, подсобите, ослаб я.

Двое помогли сторожу влезть. Один прыгнул на скамью рядом со сторожем, накинул ему на шею петлю, затянул. Сторож почувствовал на своей шее веревку, заметался, закрутил головой. Судорожно ухватился за стоящего рядом солдата, хрипнул:

— Братцы!

Солдат сильно дернулся, спрыгнул наземь, вышиб скамейку из-под ног сторожа…

В кучке солдат, окружавшей столб, кто-то ляскнул зубами, кто-то вздохнул…

…Десять минут казались капитану бесконечными.

— О черт, скоро, что ли?

— Рано, господин капитан.