Колчаковщина - [79]

— Дезертиры?

— Да, дезертиры.

— Откуда?

— Из Украинки.

— Скоро выступают?

— Не хотят выступать, солдаты бунтуют.

Бодрых еще раз внимательно оглядел всех пятерых, немного подумал и строго сказал:

— Вы, вот што, пареньки, вы мне все по чистой совести, как попу на духу. Мы сами — революционная армия, вы убежали из колчаковской армии, теперь, значит, наши вы.

Парни закрестились.

— Ей-богу, товарищ, правда, солдаты не хотят идти, собрание устроили!

— Зачем же вы убежали? Раз не хотят идти, хорошее дело, вы-то зачем убежали?

— Испугались. Командир посылать за чехами хотел, всех расстрелять грозился.

Иван что-то молча обдумывал.

— Ну, вот што, пойду-ка я сам посмотрю, правду ли говорите.

Парни обступили Ивана, встревожились все разом:

— Дяденька, не ходи, убьют!

— Ей-богу, убьют!

— Не ходи, дяденька!

Обступили Ивана Бодрых и свои.

— Или и впрямь Иван, идти думаешь?

Усмехнулся Бодрых.

— Пойду, однако. Занятно шибко.

Подошел Бодрых к Украинке, смотрит — двое часовых стоят.

— Што тут, братцы, война, што ль?

Один недружелюбно поглядел на Ивана, другой махнул рукой:

— Ступай, не до тебя.

Бодрых прошел мимо.

На улице, как в праздник — народу, народу. Остановил Иван мужика.

— Што у вас за праздник?

Мужик оглядел Ивана с ног до головы.

— Не здешний, видать?

— Не здешний, дальний.

— Да видишь, милый человек, оказия какая, солдаты бунтуют, воевать больше не хочут. Видишь, собранья какая.

Мужик показал вдоль улицы.

У церкви, на площади, весь полк сжался в тесное кольцо, окружил оратора, жадно ловит каждое слово. Оратор — невысокого роста солдат, с широким энергичным лицом. В левой руке винтовка, правой короткими, сильными ударами рассекает воздух, точно слова отрубает.

— Товарищи, помещикам и капиталистам все это нужно. Им нужно кровью нашей залить пожар, чтобы сохранить себе земли, фабрики, заводы, чтобы жить нашим трудом. Это они отнимают последний кусок у наших голодных детей, жен и матерей…

Все ближе и ближе продвигается Бодрых сквозь тесные ряды солдат к оратору. Все сильнее и сильнее клокочет в груди у Ивана. Эх, вот бы словечко солдатам сказать, гляди, лица-то у всех какие, так и глотают каждое слово оратора.

Протянул к оратору могучую руку:

— Товарищ, дозволь слово сказать!

Оратор с недоумением взглянул на большого чернобородого мужика. Рассекавшая воздух рука на мгновение застыла.

Кругом Ивана загалдели солдаты.

— Говори, борода, говори!

Вытолкнули Ивана Бодрых вперед, задрожали смехом любопытные глаза.

— Просим!

— Пускай дядек говорит!

— Говори, дядек, говори!

Взобрался Иван Бодрых на стол, встал рядом с оратором, протянул вперед растопыренные руки.

— Видали, братцы, во-о какие корявые. Крестьяне мы, вокруг земли маемся. Как, значит, покорпеешь над ней кормилицей, закорявеешь небось… А покажьте-ка вы руки…

С шутками и смехом взмыл над полком частокол корявых рук.

— Гляди, дядек, гляди!

Иван весело заулыбался.

— То-то я гляжу, будто и у вас руки корявые. Крестьяне, значит, вы?

— Крестьяне, дядек, крестьяне.

— Выходит, братья мы промеж себя, вы крестьяне, мы крестьяне, дети одной матери, сырой земли.

— Правильно! Верно!

— Жарь, дядек, жарь!

Широким жестом взмахнул Иван по полку. Сочью налился голос. Задрожали в голосе гневные нотки.

— Кого убивать идете? Братьев своих!.. Знать хотите, за что бунтуют? Земли помещикам не хотят отдавать, господ со своей шеи спихнуть хотят… Чья власть-то теперь, — господская! Свою власть хотим, мужицкую…

В сторонке, в пяти шагах от стола, растерянной кучкой жались офицеры. Вылетел из офицерской кучки злобный крик, прервал Иванову речь.

— Не верьте ему! Он бунтовщик!

Бодрых обернулся на голос, с усмешкой посмотрел на офицеров.

— Пусть-ка эти молодчики поднимут руки.

Сотни горящих злобой глаз еще тесней сдавили крошечную офицерскую кучку. Смотрят, ждут.

Бодрых засмеялся.

— Видали? Никто не поднимает. Ручки-то у их благородий беленькие, не натруженные, музулей-то у их благородий нет.

Стукнул Иван кулаком об кулак, сдвинул густые черные брови.

— Братцы, никак вам невозможно идти против своих!.. Сейчас я проходил Смоленкой, видал мужиков тамошних, как на покос собрались, — у кого коса, у кого вилы… Смотри-ка, чьи-нибудь отцы там или братья, ведь есть же и из вас которые из здешних мест. Какие ж это враги?

Высокий смуглый красавец офицер в два прыжка очутился у стола. Выхватил револьвер. Мимо головы Ивана Бодрых прожужжала пуля.

— А-а, сволочь!

Сверкнуло десяток штыков. Грузным мешком повисло на штыках тело красавца офицера. Широколицый солдат-оратор, до сих пор покойно и молча стоявший возле Ивана Бодрых, вдруг побледнел, выпрямился, взмахнул рукой.

— Всех на штыки!

Властно хлестнул по толпе жесткий голос оратора. Ударил в груди ближе стоявших. Бледная кучка офицеров сжалась в одно знобкое тело. Из кучки раздались два-три револьверных выстрела… И выстрелы, и предсмертные вопли затерялись в стоголосом реве солдат.

Бодрых молча ждал, когда все кончится. Выпрямился Иван во весь свой богатырский рост, трубой загремел над полком зычный Иванов голос:

— Товарищи! Я — Иван Бодрых, член штаба революционной советской армии, прислан к вам штабом. Я призываю вас от имени восставшего народа идти вместе с нами на господ, на помещиков, на капиталистов, на всех тех, кто целыми веками угнетал народ!.. Товарищи!..