Кольцевая дорога - [52]

Степка не вставлял своего слова, не поддакивал, воспринимал все с какой-то горестно-тихой сосредоточенностью. Сестра же торопилась выговориться, выложить, что назрело у нее в суетливой жизни и что не терпелось высказать, пока шла она ранней дорогой с поезда.

— Может, с утра в магазин сходим, — говорила она, — пригласим людей, пока на работу не разошлись. Денег, Степа, я с собой привезла немного. Как у тебя?

— Мать же оставляла, — спокойно ответил Степка. — В доме лежат.

И принялся допиливать ветлу, освобождая дорогу, что вела на большак, в даль, за деревню.

Соловьи под дождем

— Ты знаешь, — говорил старший, укрывая от дождя голову куском полиэтиленовой пленки, — ты знаешь, когда я в этих местах учительствовал, мне рассказали об удивительном свойстве наших берез. До сих пор не пойму, чем и объяснить это. Деревенские пастухи не раз подтверждали его.

— А что это за свойство? — спросил, не утерпев, младший.

— Когда приходится попадать в такие вот ситуации, как мы с тобой, надо искать березу. Недавно прочитал одно стихотворение, вот послушай:

Увидишь: дым курится над сосной,

Поникнул тополь, рухнул дуб могучий,

Березку ж гром обходит стороной,

И молния не бьет ее из тучи.

— Слышишь, «молния не бьет ее из тучи»?!

Дождь хлестал по лицу младшего грибника, удивленного тем, что узнал и услышал он от своего друга. Пораженный, стоял под дождем, забыв о лежащем в корзине берете, который взял в лес на всякий случай.

— Ну, что смотришь, что стоишь? — прокричал ему весело старший. — Давай искать ее, нашу красавицу — березку. Под ней-то надо и переждать нам грозу.

— А может, назад к косарям пойти? — неуверенно предложил младший.

— До них далековато. На нас нитки сухой не будет!

Они окидывали взглядом местность, вертели головами и всюду натыкались глазами на одинаковый, густо сросшийся орешник. Ни в поле, ни над кустарниками не возвышались вблизи березы. Сверху косыми струями хлестал дождь, небо озарялось грозовыми вспышками, то самое небо, которое еще недавно было для грибников ясным и чистым.

Они вышли из дома утром. То один, то второй повторял: «Какой день! Какой день!..» И долго никто не встречался им. Никто, казалось, и не живет здесь и никогда не жил. И тем неожиданнее было увидеть вблизи дороги, на лесной поляне, избенку, вовсе не похожую на лесничью сторожку. Из трубы тянулся ровно и тонко дым, жерди и бревна подпирали стены, старая крыша — будто шляпа с обвислыми полями.

Собачонка с белым подгрудком залаяла на голоса грибников, и тотчас же из-за ограды выглянула пожилая женщина с низко опущенным на лоб темным платком, в поношенной серой юбке и старом мужском пиджаке. Она задержала недолгий взгляд на чужих и снова принялась за прерванное во дворе дело.

О лесном этом домике грибники знали: в нем жила дочь умершей недавно восьмидесятилетней старухи Башкатихи, не пожелавшей в тридцатые годы переселяться в деревню.

Странным казалось двум приезжим из большого города людям это одиночество, эта заброшенность в лесном краю, где за год, кроме егеря, едва ли появлялся кто. Соток двадцать картошки да грядка лука у дома были единственным здесь богатством. В огороде торчала, как пугало, одетая на колья изношенная одежда.

— Она самогоном живет, — сказал младший. — Я от кого-то слышал: гонит и продает лесникам.

— Если и так, то ей только на хлеб хватает, — рассудил старший. — Лесников здесь — раз-два, и обчелся. Я другое слышал: она грибы солит и в городе продает. Этим вроде кормится, зарабатывает на одежду. Любопытно, как они с матерью в войну уцелели?.. Ведь здесь самое пекло было. Десять месяцев фронт держался.

И оба стали рассуждать, что и до сих пор есть еще на земле подобные глухие уголки, и сколько их — неизвестно: велика Русь…

Сосняк при дороге вскоре сменился сырым олешником: старым, с шершавой корой, обычно растущим вдоль речек. Между сосняком и олешником просматривалась просторно выкошенная делянка. На краю ее виднелось глиной обмазанное, осевшее до земли строение, наполовину скрытое густой лебедой и полынью.

— Прежняя хата Башкатихи, — пояснил седоватый грибник. Исподволь и незаметно он все больше тянулся рассказывать, но умолк, видя у заброшенного жилья незнакомых людей.

Две большие березы да столик под ними наводили на мысль, что и здесь жили когда-то и человек любил посидеть под березами, глядя на летнюю дорогу у дома. Столик был с прогнившими досками вокруг ржавых гвоздей, выбеленный дождями, рядом две жердочки для сиденья.

У дома стояла с поднятыми оглоблями телега с сеном. Малый в солдатских штанах лежал на нем, прикрыв лицо соломенной шляпой и взгромоздив на дробины босые ноги.

Под старыми, уцелевшими с войны березами, за вкопанным столиком сидел лет пятидесяти мужчина в глубоком раздумье. На столе перед ним стояли пустые миски: отобедали косари.

Какая-то мысль осенила мужчину, задержала взгляд, остановила мускулы лица, до черноты загорелого. Она так овладела им, что он не обратил внимания даже на грибников, неловко потоптавшихся почти рядом и затем тихо побредших дальше.

В прохладе болотных зарослей дорогу перебегал ручей, с полугнилыми, разбухшими бревнами и камнями посередине. Судя по сваям, это была когда-то речка, что легко угадывалось и по омуткам, видневшимся кое-где сквозь кусты, а теперь заросла.