Кольца Сатурна. Английское паломничество - [49]
«Perhaps this one will last a little longer»[79]. Мы еще немного постояли на мостике через ров, и Алек рассказал мне о своей слабости к уткам, парочка которых тихо скользила по воде, подбирая корм; время от времени он вытаскивал его из кармана брюк и рассыпал для них. Я всегда, сказал Алек Гаррард, держал уток, еще в детстве, и всегда цвета их оперения, особенно темно-зеленый и белоснежный, казались единственно возможными ответами на вопросы, не дававшие мне покоя. Так было всегда, сколько я себя помню. На прощание я сказал, что пришел сегодня пешком из Йоксфорда и собираюсь идти дальше в Харлстон. И Алек предложил подвезти меня на своей машине, потому что у него и самого есть дела в городе. Потом мы полчаса молча сидели рядом в кабине его пикапа, и мне хотелось, чтобы эта короткая поездка никогда не кончалась, «that we could go on and on, all the way to Jerusalem»[80]. Но вместо этого мне пришлось сойти в Харлстоне у гостиницы «Лебедь». Зданию гостиницы несколько сотен лет, а ее номера, как выяснилось, обставлены самой ужасающей мебелью, которую только можно вообразить. Изголовье розовой кровати представляло собой конструкцию высотой примерно в пять футов с многочисленными встроенными ящичками и полочками, окрашенную «под черный мрамор» и напоминавшую алтарное украшение. Тонконогий туалетный столик был изукрашен золочеными арабесками. А зеркало, встроенное в платяной шкаф, отражало вас в странно искаженном виде. Поскольку дощатый пол был очень неровным и сильно покатым по направлению к окнам, все предметы мебели стояли как-то косо, и даже во сне меня преследовало чувство, что я нахожусь в доме, который вот-вот рухнет. Поэтому на следующее утро я с известным облегчением покинул гостиницу «Лебедь» и, держась восточного направления, вышел из города на поля. Местность, которую я пересек, сделав большой крюк, была почти такой же малонаселенной, как та, где я находился позавчера. Поселки, в которых редко насчитывается больше дюжины домов, расположены на расстоянии примерно двух миль друг от друга. Все они без исключения носят имена патронов приходских церквей, то есть называются Сент-Мэри, Сент-Майкл, Сент-Питер, Сент-Джеймс, Сент-Эндрю, Сент-Лоуренс, Сент-Джон и Сент-Кросс, отчего и весь район жители называют Святые. Здесь, например, говорят: «Не bought land in the Saints, clouds are coming up over the Saints, that’s somewhere out in the Saints»[81] и т. п. Я сам, шагая по этой в основном лишенной деревьев и все-таки необозримой равнине, говорил себе: «That I might well get lost in The Saints»[82]. Запутанная английская система пешеходных троп то и дело вынуждала меня изменять направление. А в тех местах, где обозначенная на карте дорога была распахана или заросла, приходилось идти наобум, куда глаза глядят. Несколько раз мне казалось, что я заблудился, но около полудня вдали замаячила круглая башня церкви Святой Маргариты в Илкетсхолле. Через полчаса я уже сидел, прислонившись спиной к какому-то надгробию, на кладбище местной общины, численность коей не изменилась со времен Средневековья. Священники, служившие в XVIII и XIX веках в таких захолустных приходах, нередко вместе с семьями жили в ближайших городках и просто наезжали в свои церкви один-два раза в неделю, чтобы отслужить мессу или как-то еще соблюсти порядок. Одним из таких священников церкви Святой Маргариты в Илкетсхолле был преподобный Айвз, математик и довольно известный эллинист. Он жил с женой и дочерью в Банги. Поговаривали, что он любил опрокинуть вечером бокал Канарского игристого. Дело было в 1795 году. Летом священника часто посещал молодой французский дворянин, бежавший в Англию от ужасов революции. Айвз беседовал с ним о поэмах Гомера, об арифметике Ньютона и о поездках в Америку, где побывали они оба. И какие там просторы, и какие там безграничные леса, и какие высокие стволы, вздымающиеся вверх, как колонны величайших соборов. А водные массы Ниагары, низвергающиеся в бездну! Что означал бы их вечный гул, если бы на берегу водопада не стоял человек, ощущая свое безмерное одиночество в этом мире? Шарлотта, пятнадцатилетняя дочь священника, упоенно прислушивалась к этим беседам, особенно когда благородный гость живописал фантастические истории, в которых фигурировали украшенные перьями воины и индейские девушки, чья темная кожа свидетельствовала о блеклости морали. Однажды, говорят, она так расчувствовалась, что даже выбежала в сад. Речь как раз шла о преданном псе некоего отшельника, сопровождавшем одну из таких индианок, чья душа уже склонялась к христианству. Позже, когда рассказчик спросил Шарлотту, что именно так растрогало ее в его описании, она ответила, что, прежде всего, образ этого пса с фонарем, который он нес на палке, зажатой в зубах, освещая перепуганной Атале опасную дорогу в ночи. Такие мелочи всегда захватывают сильнее, чем высокие мысли. Так что изгнанный из своего отечества и, несомненно, окруженный романтической аурой благородный виконт в течение нескольких недель постепенно вошел в роль домашнего учителя и близкого друга. Вполне естественное развитие событий, само собой разумеется, тут вам и французский язык, и диктанты, и светские беседы. Шарлотта просила своего друга разработать дальнейшие планы обучения. Ее интересовала древняя история, топография Святой Земли и итальянская литература. Долгие послеобеденные часы они проводили за чтением «Освобожденного Иерусалима» Тассо и «Новой жизни», и нередко при этом на шее девушки выступали алые пятна, а сердце виконта громко стучало и подкатывало под самый шейный платок. День обычно заканчивался уроком музыки. В доме сгущались сумерки, а в саду еще сиял вечерний свет, когда Шарлотта исполняла ту или иную пьесу из своего репертуара, а виконт «appuyé au bout du piano»
