Кольца Сатурна. Английское паломничество - [15]

Я никогда не мог постичь этого. И в тот вечер на Пушечном холме в Саутуолде я никак не мог поверить, что всего год назад смотрел на Англию с той стороны, с голландского берега. Я тогда после нехорошей ночи, проведенной в Бадене, в Швейцарии, приехал через Базель и Амстердам в Гаагу и остановился в сомнительном отеле на Штационсвег, то ли «Лорд Асквит», то ли «Аристо», то ли «Фабиола», не помню. Во всяком случае, заведение это повергало в состояние глубокой удрученности даже самого скромного путешественника. В нише администратора сидели двое не первой молодости господ, явно давно уже женатых друг на друге, а между ними, вместо ребенка, абрикосового цвета пудель. Немного отдохнув в отведенном мне номере, я отправился по Штационсвег к центру в надежде где-нибудь перекусить. Я миновал бар «Бристоль», кафе «Юкселс», какой-то видеобутик, турецкую пиццерию, евросексшоп, исламскую мясную лавку и лавку, торгующую коврами, над витриной которой тянулась четырехчастная фреска с изображением бредущего по пустыне каравана. На фронтоне облупленного дома красовалась надпись красными буквами: Perzenpaleis, все окна на верхних этажах были замазаны известкой. Пока я глядел вверх на этот фасад, кто-то задел меня локтем.

Какой-то темнобородый тип в старом пиджаке поверх длинного одеяния прошмыгнул мимо меня в ворота. Сквозь щель ворот моему взгляду открылось незабываемое, совершенно выпадавшее из текущего момента зрелище: деревянный стеллаж, на коем в строгом порядке в несколько рядов друг над другом стояло сто пар сношенных уличных туфель. Только позже на задворках дома я увидел минарет, уходящий в лазурное голландское вечернее небо. Больше часа бродил я по этой как бы экстерриториальной местности. Окна, выходящие в боковые переулки, были по большей части заколочены досками, а на закопченных кирпичных стенах виднелись старинные изречения типа «Help de regenwouden redden»[14] и «Welcome to the Royal Dutch Graveyard»[15]. Теперь уж я не решился зайти куда-нибудь. Вместо этого заглянул в «Макдоналдс», где, стоя за ярко освещенным прилавком, сам себе показался преступником, давно фигурирующим в международном розыске, купил кулек жареного картофеля и расправился с ним на обратном пути в свой отель. Тем временем перед дверями в разные закусочные и развлекательные заведения на Штационсвег собрались группки восточных мужчин, большинство из них молча курили, но кое-кто, видимо, улаживал дела с клиентами. Когда я добрался до небольшого канала, пересекающего Штационсвег, мимо меня, словно вынырнув ниоткуда, проплыл утыканный огнями, сияющий хромом американский лимузин с открытым верхом; в нем сидел сутенер в белом костюме, в темных очках с золотой оправой и в смешной тирольской шляпе на голове. И пока я, в полном изумлении, провожал взглядом это почти неземное явление, из-за угла улицы выскочил какой-то темнокожий с выражением ужаса на физиономии, обежал меня кругом и бросился удирать от своего преследователя (тоже темнокожего). Преследователь, чьи глаза сверкали кровожадностью и яростью, был, вероятно, поваром или кухонным мужиком, так как носил повязанный вокруг бедер фартук, а в руке держал длинный блестящий нож, которым чуть не задел меня. Я прямо почувствовал, как этот нож вонзается в мою грудь между ребер. Потом я долго лежал на постели в своем номере, приходя в себя после этого приключения. То была нехорошая, тяжелая ночь, такая душная, что нельзя было закрыть окна. А когда я их открывал, в номер врывался шум транспорта с перекрестка и жуткое дребезжание трамвая, каждые две минуты тормозившего на конечной остановке. Так что я обретался в довольно скверной форме, когда на следующий день утром стоял в музее Маурицхёйс перед большим (четыре квадратных метра) групповым портретом «Анатомическая лекция доктора Николаса Тульпа». И хотя я приехал в Гаагу только ради этой картины, которая будет занимать меня еще много лет, мне в моем тогдашнем состоянии никак не удавалось собраться с мыслями при виде объекта вскрытия, распростертого под взглядами гильдии хирургов. Сам не знаю почему, я был так захвачен этим изображением, что немного успокоился только спустя час, любуясь пейзажем Якоба ван Рёйсдала «Вид на Харлем. Отбеливание полотна на полях». Считается, что равнина под Харлемом увидена сверху, из дюн, но впечатление высоты птичьего полета настолько сильное, что эти морские дюны должны были быть настоящим взгорьем или даже небольшой горной грядой. На самом деле ван Рёйсдал, когда писал этот пейзаж, стоял, конечно, не в дюнах, но на каком-то искусственном, как бы приподнятом над миром возвышении. Только так он мог увидеть одновременно всё: огромное, покрытое облаками небо, занимающее две трети холста; город, с его низкими домами и высоченным собором Святого Бавона — что-то вроде бахромы на горизонте; темные заросли и кусты; крестьянский двор на переднем плане; и светлое поле, на котором лежат полосы беленого полотна и где, насколько я смог сосчитать, семь или восемь фигурок высотой в полсантиметра заняты своей работой. Покинув галерею, я присел на освещенную солнцем лестницу портала. В путеводителе было сказано, что дворец был построен и обставлен по распоряжению Иоганна Морица Нассау-Зигенского во время его семилетнего правления нидерландскими владениями в Бразилии. Он желал, чтобы возведенная на родине космографическая резиденция, отражающая чудеса далеких стран, соответствовала его личному девизу: «Во весь земной шар». Говорят, что на освящении дома в мае 1644 года, то есть ровно за триста лет до моего рождения, на мощеной площади перед новым зданием исполняли танец одиннадцать индейцев, вывезенных губернатором из Бразилии. Собравшимся горожанам давали представление о том, до каких далеких земель распространилась теперь власть их республики. Эти танцоры, о которых больше ничего не известно, давно исчезли. Исчезли бесшумно, как тени, тихо, как та цапля, что попалась мне на глаза на обратном пути. Равномерно взмахивая крыльями, она низко летела над матовой поверхностью воды, не обращая внимания на медленно ползущий по берегу большого пруда автотранспорт. Кто знает, как оно было на самом деле много лет назад? Дидро в своих путевых заметках описывает Голландию как Египет Европы, где по полям можно проплыть на лодке и где, насколько хватает взгляд, почти ничего не возвышается над затопленными равнинами. Малейшее возвышение, пишет он, придает человеку в этой чудесной стране величайшее чувство превосходства. Дидро утверждает, что нет ничего более благоприятного для человеческого духа, чем чистые, во всем образцовые голландские города с их прямыми каналами, обсаженными рядами деревьев. Селения располагаются в ряд, пишет Дидро, словно они возникли в одну ночь, по волшебству, по мановению руки художника, согласно досконально продуманному плану. И даже в центре самых крупных из них все напоминает деревню. Гаагу (она в то время насчитывала сорок тысяч жителей) Дидро называет самой красивой деревней на свете, а дорогу из города к берегу Схевенингена — променадом, подобного которому нет нигде. Не так-то легко было мне разделить его мнение, когда я сам шагал по Паркстраат по направлению к Схевенингену. Там и сям попадались красивые, окруженные садами виллы, но, кроме них, ничего такого, от чего перехватывает дыхание. Возможно, я выбрал неверную дорогу, это часто случается со мной в незнакомых городах. Я надеялся, что в Схевенингене смогу уже издалека увидеть море, но пришлось долго идти в тени многоэтажных строений, словно по дну ущелья. Дойдя наконец до пляжа, я так устал, что улегся и проспал чуть ли не до вечера. Я слышал шум моря, понимал, сквозь сон, каждое голландское слово и чуть ли не впервые в жизни чувствовал себя дома. Даже когда я проснулся, мне еще какое-то мгновение казалось, что вокруг остановился на привал мой народ, идущий через пустыню. Фасад курзала высился передо мной, как огромный караван-сарай, кстати, он и был похож на караван-сарай, этот роскошный отель, возведенный на песке в начале века и окруженный многочисленными, явно новомодными пристройками, под шатровыми крышами которых прятались газетные киоски, сувенирные лавки и рестораны быстрого питания. В одном из них, «Масада-гриль», где на светящемся табло над стойкой вместо обычных комбинаций гамбургеров были изображены кошерные блюда, я перед возвращением в город выпил чашку чая и полюбовался на сияющую счастьем пожилую чету, окруженную пестрой толпой внуков, — в обычно пустом кафе они отмечали какой-то семейный или каникулярный праздник.