Коко Шанель - [95]

Моран знал настоящую биографию Габриэль, так как был с ней знаком с давних времен. Однако он попытался написать то, что ей хотелось увидеть на бумаге — придуманную историю, лишенную драйва реальных событий и настоящих эмоций. Летом 1947 года Моран познакомил Шанель с писательницей Луизой де Вильморен, желая передать заказчицу биографии в другие руки. Он понимал, что ничего интересного из-под его пера не выйдет, а в то же время Габриэль желала для книги огромного успеха. Пусть теперь с ней повозится кто-то другой. Луизе Габриэль посулила часть прибыли от продаж, разделив с ней авторские права. У писательницы такого крепкого финансового положения, как у Морана, не было, поэтому она с радостью согласилась, по большому счету не ведая, что ей собирается надиктовывать Шанель. Сотрудничество их прервется буквально через несколько месяцев, после поездки Габриэль в Нью-Йорк. Шанель рассчитывала на то, что издатели будут с руками отрывать рукопись, желая опубликовать ее биографию, но реакция оказалась прямо противоположной. Причем издатели в принципе не были против публикации истории жизни Коко Шанель, но они хотели видеть реальную, а не выдуманную жизнь со всеми ее страданиями, взлетами и падениями. «Именно это хотят видеть читатели, — утверждали издатели, — а прилизанная, вычищенная и выглаженная биография никому не интересна». Габриэль обвинила в провале Луизу де Вильморен, обладательницу многих престижных литературных премий и даже ордена Почетного легиона. Рассказывать свою биографию без прикрас она отказалась самым категорическим образом.

То время для Габриэль окрасилось не только в серые, безрадостные тона: часто они превращались из серых в черные. Так, в 1947 году из жизни ушли Хосе Мария Серт и Вера Ломбарди, к которой Шанель всегда испытывала теплые чувства, несмотря на «недоразумение», возникшее из-за операции «Модная шляпка». А в 1950 году умерла особенно дорогая ее сердцу Мися Серт. «Без Миси Габриэль оказалась отрезанной от собственного прошлого, лишилась корней и словно стала загадкой для самой себя. Никогда ничья смерть так не выбивала ее из колеи. Поспешно вернувшись в Париж, она сделала для Миси то, что никогда прежде не делала ни для одного мужчины, ни для одной женщины и что никогда больше не сделает ни для кого. Она вошла в комнату, где лежала покойница. Оказавшись там, она смиренно проделала привычные профессиональные обязанности: одевала, наряжала, прихорашивала. Это же и было ее делом, не правда ли, этому она была обязана своим существованием, только этому? Она одела Мисю, причесала ее, нарядила, чтобы придать ей тот облик, который Мисе был бы приятен. Габриэль долго разглаживала отворот простыни тем машинальным жестом, что остался у нее после долгих лет работы, когда она, бывало, убирала дефекты ткани, разглаживала их умелой рукой. Ничто в этом обряде ее не пугало. Поправить край подушки, взбить валик, придать мягкость складкам покрывала? Профессиональные движения… Ужас состоял в том, что она делала для Миси мертвой то, что столько раз делала для Миси живой. Ужас состоял в том, что она больше не одевала Мисю, а принаряжала смерть. Когда все было проверено до мельчайших деталей, когда она решила, что не может больше сделать ничего, чтобы что-то от прошлого, что-то от той неистовой и прекрасной женщины, какой была Мися, сохранилось, тогда Габриэль встала у кровати своей подруги, как стоят на краю ночи»[44].

Список горьких потерь все время увеличивался. Гибель Артура Кейпела была первым жестоким ударом, потом Ириб, великий князь Дмитрий, Серт, Мися… в 1953 году ушел из жизни герцог Вестминстерский — по сути, ее последняя опора и поддержка, последний друг былых времен. После его смерти Габриэль продала «Ла Паузу», ведь покупалась и перестраивалась вилла тогда, когда пара еще встречалась. Многое она делала, подстраиваясь под вкус герцога, исходя из декора его английских домов. Там же она проводила время с Ирибом, туда же когда-то съезжались на лето ее друзья, там у Сальвадора Дали была своя мастерская. Эпоха закончилась, Габриэль поставила точку и, по сути, осталась без дома — вечной постоялицей отелей.

Финансы вели себя куда надежнее, чем люди. В 1947 году наконец-то Шанель достигла новых договоренностей с братьями Вертхаймерами (точнее, с одним из братьев — Поль к тому моменту уже умер, и Габриэль имела дело с Пьером). Она отказалась от своих претензий, передала ему свою долю в обмен на его обязательства оплатить все ее долги, спонсировать новые коллекции и оплачивать ее счета аж до самой смерти. Таким образом, окончательно потеряв контроль над компанией, которая называлась ее фамилией, Габриэль избавилась от своего вечного страха перед завтрашним днем. К тому же наладились ее отношения с Пьером Вертхаймером: они оба были немолоды, ушли из жизни их близкие, а друг друга они знали много лет. Давняя вражда переросла в дружбу. Даже полвека спустя адвокат Коко Рене де Шамбрен с волнением вспоминал о многочисленных бутылках шампанского, откупоренных по этому поводу. Как ни странно, но именно заключение мира между давними врагами привело Шанель обратно в модельный бизнес, что хоть как-то скрасило последние годы ее жизни.