Коко Шанель - [75]

Лето 1929 года омрачилось трагическим для всего окружения Шанель событием: умер Дягилев. В августе Габриэль, герцог и Мися, страдавшая из-за разрыва с мужем, путешествовали на яхте. Однажды пришла радиограмма для Миси: Сергей Павлович просил ее срочно приехать. «Я умираю», — писал он. Герцог тут же приказал сменить курс и направляться в Венецию, где в отеле находился больной Дягилев. Он давно страдал от диабета, впрочем, не соблюдая предписаний врачей и не отказывая себе в привычном образе жизни. На сей раз перед глазами друзей предстало печальное зрелище: Дягилев был очень бледен, лицо исхудало, лоб покрыт каплями пота. Несмотря на удушающую жару, обычную для августа в Италии, его бил озноб. У изголовья дежурили Серж Лифарь и Борис Кохно. Подруги тут же созвали консилиум из врачей, которые слегка улучшили состояние больного. Мися решила остаться в Венеции, а Габриэль вернулась на яхту. Но долго она на ней не оставалась, попросив герцога возвращаться обратно в Венецию. Буквально за сутки случилось непоправимое: 19 августа, в день рождения Габриэль, Дягилев умер. Денег при нем не было, его друзья тоже сидели с пустыми кошельками. Мися истратила собственные средства на оплату врачей и медсестер. Не имея более денег, она шла закладывать свои драгоценности, чтобы иметь возможность похоронить дорогого Дяга. Навстречу подруге из порта бежала Шанель; в итоге именно она оплатила похороны.

На следующий день в предрассветном тумане от набережной отплыл кортеж из трех гондол. Первая — вся черная, украшенная золотыми крыльями по углам — перевозила останки маэстро. Во второй сидели Габриэль и Мися, обе в белом, как пожелал покойный. С ними — их общая подруга Катрин д’Эрланже, Лифарь и Кохно. В последней — пять православных священников, певших хором; волны разносили эхо их густых голосов. Скользя по волнам, кортеж достиг острова Сан-Микеле, где над розовой стеной, окружившей последнее пристанище венецианцев, взметнули свои верхушки старые кипарисы. Под ними выстроились в ряд кресты небольшого русского кладбища, ожидавшего прах Дягилева; позже здесь же обретет вечный покой и автор «Весны священной», а после него — Иосиф Бродский. Выйдя из гондолы, убитые горем Кохно и Лифарь собрались было проползти до вырытой ямы на коленях. Раздраженная Габриэль не позволила им этого сделать: «Прекратите паясничать!» Лифарь все-таки бросился в итоге в могилу и заменил запонки на рукавах мэтра на свои, дягилевские же хранил до последних дней своей жизни. Но Габриэль раздражало открытое проявление чувств на людях: она ненавидела выплескивать эмоции и не переносила, когда кто-то прилюдно выворачивал душу.

Ее отношения с герцогом после смерти Дягилева не улучшались. Он женился 20 февраля 1930 года на Вайолет Мэри Нельсон. В семье Габриэль тоже грянули перемены матримониального плана: наконец-то замуж вышла Адриенна. Весной умер отец ее жениха, барона де Нексона, и путь к счастью был свободен: 29 апреля Адриенна стала баронессой. Свидетельницей на свадьбе была Габриэль. По сути дела, она выдавала замуж единственную свою родственницу, с которой общалась и к которой испытывала искреннюю привязанность. Судьбы племянницы и тети после Мулена стали развиваться в абсолютно разных направлениях. Хотя если мы вспомним старые времена, то заметим, что уже тогда Адриенна часто просто шла на поводу у настойчивой Габриэль, внутренне противясь предложенным ею планам. Адриенна быстро нашла себе жениха, которому оставалась преданной всю жизнь. Надо отдать барону должное, он тоже сохранял преданность Адриенне. На свадьбе вторым свидетелем был сводный брат жениха — Роберт де Нексон. Оба брата умерли в один год — 1967-й. Роберт последние годы провел в доме престарелых, где все его расходы оплачивались владельцем «Шанель» Пьером Вертхаймером (Роберт и Пьер были давними друзьями, с 1932 года Роберт де Нексон являлся президентом компании Вертхаймеров «Буржуа», а затем компании «Шанель»). И Адриенна, и ее муж умерли в фамильном замке с разницей в десять лет.

В 1930 году получила новый импульс и дружба Коко Шанель с Пьером Реверди. Тогда Габриэль начала фигурировать на страницах журналов в качестве не только кутюрье, но и автора небольших статей о моде, а также афоризмов в рубрике «Максимы и сентенции» в журнале «Вог». Шанель понимала, что для должного изложения своих мыслей мастерства и образования ей не хватает. Чего у нее всегда было в избытке — это мнений чуть не по любому поводу, причем резких и порой попадающих прямо в точку. Великая княгиня Мария Павловна вспоминала: «Она бралась обсуждать все и вся с великим апломбом, порою с жаром, и часто голословно порицала людей и их дела. Она не стеснялась в выражениях, зато легко меняла свое отношение к чему бы то ни было. И она говорила, говорила, не давая никому слова сказать, тем более возразить. Ее заявления были непререкаемы. Она обладала такой силой убеждения, что заставляла вас согласиться с ней по любому поводу — не важно, как вы думали прежде или что подумаете потом, когда уйдете от нее». Еще в имении Бальзана Габриэль любила съязвить, насмешив всех окружающих колким замечанием. Но одно дело говорить, а совсем другое — написать, Коко это понимала прекрасно. Реверди как раз вернулся в Париж из своего самовольного заточения и согласился помочь подруге. Конечно, Шанель могла обратиться ко многим: она дружила с ведущими литераторами того времени. Но Реверди был для нее непререкаемым авторитетом, о чем говорят их переписка и тот факт, что она хранила рукописи и книги поэта до самой смерти, почитая его превыше всех остальных современников. Если кто-то смел в присутствии Коко Шанель сказать против Реверди хоть слово, она от ярости теряла голову, тут же вступаясь за него.