Коко Шанель - [13]

Но вернемся назад, в тот февральский день, когда Альбер высадил Габриэль из повозки возле приюта. На первый взгляд Обазин не должен был произвести на девочек какого-то ужасного впечатления: солидное старинное здание, красивые пейзажи, чистота, простор. Всё это не шло ни в какое сравнение с теми условиями, в которых они жили до сих пор. Внешне Обазин представлял собой великолепное зрелище: квадратные газоны монастырского сада, обрамленные живой самшитовой изгородью, с журчащим фонтаном в центре, исполненные суровой красоты древние монастырские здания с головокружительными скатами черепичных крыш. Внутри, правда, монастырь, как все его собратья, выглядел строго, даже аскетично: ни одного украшения на стенах, ни одной скульптуры в саду. Единственной составляющей красоты были объемы, единственным богатством — голый камень, вся прелесть постройки, как и во многих старинных зданиях, заключалась в пропорциях. Данный факт тоже нашел отражение в линиях одежды Коко Шанель (либо это отражение нашли желающие отыс-кать связь между знаменитой кутюрье и Обазином).

Тем не менее монастырь не пришелся Габриэль по душе, и она старалась потом не вспоминать о нем. Он был связан с предательством отца и родных, с отсутствием родного дома — пусть убогого, но своего; с постоянным присутствием посторонних детей и монашек, которые заставляли неукоснительно следовать ими прописанным правилам поведения. Свобода, которую Габриэль и ее сестры знали с младых ногтей, где бы они ни жили, вдруг исчезла. Не осталось места ни смеху, ни баловству, ни развлечениям, какими бы бесхитростными они ни были. С самой первой ночи девочка почувствовала, насколько изменилась ее жизнь: теперь ложиться спать она обязана вместе со всеми воспитанницами (в девять вечера надзирательница выключала свет и требовала абсолютной тишины), вставать также по расписанию, вместе молиться и петь в церковном хоре, учиться вести домашнее хозяйство и шить. Каждое нарушение наказывалось весьма строго. Ночью надзирательница, казалось, не спала совсем. Едва кто-то пытался шелохнуться, а тем более заговорить, как она бесшумно открывала окно в свою комнату, которое выходило в галерею с кроватями воспитанниц, чтобы застать их врасплох.

Так как монастырь находился в горах, девочек часто выводили за его пределы в своеобразный поход по окрестностям. Пейзаж не отличался разнообразием: сплошной зеленый лес и холмы, покрытые густой травой, как ковром. Монахини часто рассказывали о том, что располагалось в округе, например, о колокольне с неправильными сторонами или про пол в одном из коридоров, на котором были начертаны необъяснимые знаки, таинственная мозаика, каждый из составлявших ее рисунков, запечатленных в камне, был образован повторением одной и той же цифры. Позже и этому найдут применение: а как же, ведь духи Шанель — это именно цифры и в первую очередь повторяющийся от флакона к флакону знак. За свою жизнь Шанель выпустила три вида духов, которым в качестве названия был просто присвоен номер. Первые — номер 5, потому что Габриэль выбрала именно пятый аромат из предложенных на ее суд, вторые — номер 22, по году создания, и, наконец, номер 19 — в честь даты ее рождения. Есть ли здесь связь с цифрами Обазина? На самом ли деле Габриэль видела в них такую магию, волшебство, которые нельзя было не использовать в будущем? Узнать это невозможно, потому что Мадмуазель, как уже говорилось, предпочитала молчать о монастыре и тех годах, которые она провела за его стенами.

Кроме цифр, существовала и магия одежды. До двенадцати лет Габриэль и ее сестры одевались просто, а порой совсем бедно, в штопаное-перештопаное матерью. Но в Обазине форма выглядела совершенно одинаковой у всех. Впрочем, и здесь нашлось место неравенству: девочкам из обеспеченных семей шили форму на заказ, и она существенно отличалась от формы бедняков качеством ткани и отделки. Дело в том, что в монастырский пансион принимали не только сирот. Считалось, что в монастырях девочкам воспитание и образование давали прекрасное, поэтому родители охотно платили за их пребывание там. В частности, в том же пансионе учились Адриенна, самая младшая дочка деда Габриэль, и ее двоюродная сестра, дочка тети Луизы. Но, невзирая на разницу в качестве формы, одинаковость угнетала. Рубашки были белыми, но совершенно застиранными, так как в монастыре царил культ чистоты. Юбки воспитанниц были черного цвета, в глубокую складку, чтобы можно было ходить широким шагом. Они долго не занашивались и, казалось, носились бесконечно долго. Покрывала монахинь и их платья с широкими проймами тоже были черными. Рукава с большими отворотами обычно закатывали до локтя, чтобы спрятать туда носовой платок. А вот ленты, стягивавшие голову, и широкие апостольники в форме воротничков были кипенно-белыми. Белыми были и длинные коридоры и стены, выкрашенные известью, в отличие от черных, высоких дверей дортуаров.

Здесь сразу возникают ассоциации: маленькое черное платье, лишенное декоративности, белые воротнички, просторные юбки, сочетание простых цветов, отсутствие вычурности и удобство в первую очередь. Шанель всегда повторяла: удобство превыше всего, одежда не должна стеснять движений, не должна мешать. Но, в отличие от Обазина, она должна приковывать к себе взгляд, выглядеть уникальной, единственной в своем роде. Легенды о чистоте родительского дома оттуда же — не упоминать монастырь, но как-то объяснять, почему она такая чистюля, аккуратистка, привычная к труду, самолично до преклонных лет наметывающая на моделях свои новые творения.