Кокаин - [38]

Если ты откажешься теперь от всех тех мужчин, которые ищут тебя, то и тогда я буду любить тебя.

Кокаина слушала его с холодным вниманием, а затем сказала:

— Мысль о том, что я должна отказаться, пугает меня.

— Отдаешь ли ты себе отчет в том, что я предлагаю тебе взамен?

— Да. И все же предпочитаю остаться завтра и навсегда покинутой, чем отказаться от удовольствия, которое ожидает меня сегодня. Призрак одиночества не так страшен, как действительность сегодняшнего дня, т. е. отказа от всего.

— Несчастная! А подсчитала ли ты все то, что тебе остается? Разве ты не помнишь, что каждое утро тебе приходится вырывать волосы около губ? Разве ты не видишь, что кожа на шее стала у тебя такой, как у индюка?

— Да. Но приключения еще щекочут меня.

— Подумай, что завтра ты будешь старухой.

— А ты послезавтра.

— За деньги я найду молодых, свежих и красивых женщин.

— Я тоже найду за деньги веселых мужчин.

— Это большая разница, — возразил Тито. — Я всегда платил, как платит всякий мужчина, даже в двадцать лет, когда ему кажется, что женщина отдается ему по любви. Ты же всегда продавала свою любовь, а теперь окажешься в печальной необходимости покупать у других. Познаешь, как это печально платить за любовь.

— Это то, чего я еще не испробовала. Как знать, быть может в этом есть и хорошая сторона. Посмотрим. А теперь мне пора: в четверть десятого мой выход; смотри, уже девять. Прощай.

По окончании спектакля немногие свободные места около рулетки были сейчас же заняты. Тито блуждал между столами: международные типы гетер, людей без сегодня и завтра, дамы определенного и неопределенного возраста, мужчины всех положений и званий — все это смешалось в одну общую массу.

Тито не нашел себе места.

«Достаточно, чтобы кого либо из них схватил апоплексический удар, — думал Тито, — и сейчас же было бы три свободных места: исчез бы покойник и два его соседа, которые унесли бы его. Люди чувствуют больше сострадание к умершим, чем к живым».

— Trente et un: rouge impair et passe![17]

Старая дама, которая все проиграла, не двигалась с места. По меньшей мере — сохранить за собой место.

— Эгоистична, как солитер! — громко сказал Тито.

Сидевший перед ним господин обернулся:

— Арнауди?

Это был старинный друг детства.

Что за наказание Господне эти друзья детства! Имев несчастье встретить их в то время, когда у тебя не было еще достаточно здравого смысла, ты должен переносить их всю жизнь и встречаться в разных частях света!

— Проиграю вот эти тысячу пезет, — сказал Тито друг детства, показывая на стопку жетонов, — и пойдем.

Тито стоял и рассуждал сам с собою: игра — это не что иное, как конденсированное существование: жизнь — это четверть часа игры в рулетку; кто выиграл, тот достиг своей цели; а для того, чтобы выиграть, достаточно, чтобы господин справа отвлекал твое внимание, а дама слева мешала тебе ставить туда, куда ты хочешь; довольно, чтобы ты сидел вблизи небольших цифр, когда они выходят, или довольно услышать шепотом сказанный номер и поставить на него.

— А ты выигрываешь? — перебил его размышление приятель.

— Сегодня я не играл, но всегда проигрываю, — ответил Тито. — Для того, чтобы выиграть, играют только старые кокотки в отставке.

Приятели разошлись в разные стороны.

Тито направился к своей гостинице. На улицах и бульварах кипела обычная жизнь больших городов: сновали парочки влюбленных, бесшумно катились автомобили, слышался беспрерывный говор и смех.

Когда Тито поднялся к себе, Мод еще не было дома. Он нервно ходил по комнате, садился на кровать, перечитывал в сотый раз давно знакомые правила гостиницы, открывал окно и смотрел на замирающий город.

Кокаины все еще не было. Закрыл окно и стал медленно раздеваться.

— Ты еще не спишь? — спросила Мод, появляясь неожиданно со шляпой в одной руке, а другой проводя по волосам.

— Как видишь… — холодно ответил Тито, завязывая пояс пижамы.

— Что с тобой? — спросила Кокаина, заметив на лице друга признаки плохого расположение духа.

— Где ты была до сих пор?

— Вот тебе раз! Где же я по-твоему могла быть?

— Об этом я и спрашиваю.

— Я каталась на автомобиле.

— С кем?

— С Аргведосом.

— Это студент?

— Да.

— В автомобиле? Но, если у него есть деньги на автомобиль, то лучше заплатил бы за санаторию.

— Ах, что ты знаешь! — запротестовала Мод.

— Женщины страшно не любят, когда обижают их поклонников.

— Где он взял автомобиль, этот несчастный? — настаивал Тито.

— Если ты не одолжил ему, значит одолжил кто либо другой.

— Даже шнурок от ботинок и тот никогда не доверит ему.

— Значит нанял.

— На чьи деньги?

— На мои. Ты думаешь, что никто не дает ему в долг? Я открыла ему кредит. Я одолжила ему тысячу пезет.

— Подо что?

— По дружбе.

— Он никогда не отдаст тебе их.

— Знаю.

— Тогда это плата за…

— Назови, как хочешь.

Говоря таким образом, она открыла соединительную с ее комнатой дверь и с шумом исчезла за ней.

Тито, погруженный в печаль, медленно подошел к окошку, снова раскрыл его и, казалось, искал утешение в предвечном мире, у темной ночи, которая не отказывает в этом тем, кто умеет покорно просить.

Эту ночь Тито не спал. Он слышал звонки в коридоре, звук шагов поздних гостей, завывание сирены. Зажег электричество: кругом было все то же — обои, прейскуранты, наставление для постояльцев — все было, как прежде на своем месте.