Кокаин - [12]

— Каким же образом?

— Очень просто: буду журналистом так же, как мог бы стать кинематографическим оператором, надсмотрщиком на галере или престидижитатором.

— Ты совершенно прав, — согласился Пьетро Ночера. — Ищешь убежища в журнализме, как ущут убежища в театре, после того, как были перепробованы всевозможные занятия: священнослужителя, дантиста, страхового агента; некоторые увлекаются журнализмом потому, что издали видели в нем только хорошие стороны, точно так же, как увлекаются театром по роли Отелло и говорят себе: «Буду и я играть Отелло». На самом же деле играют бессловесные роли.

Сколько таких бессловесных есть среди журналистов!

Мы не принадлежим к числу тех, которые идут вместе с жизнью. Мы стоим сбоку жизни: мы должны поддерживать то мнение, которого у нас нет, и предлагать его общественности; говорить о вещах, которых не знаем, и преподносить их в понятном виде для среднего читателя; у нас не должно быть собственных мыслей и идей; мы должны руководствоваться идеями директора газеты; но и директор не может жить своими мозгами, потому что на заседании правления должен руководствоваться мнением акционеров…

Но если бы ты знал, как жалко выглядит закулисная сторона этой большой сцены! Ты видел много комнат, массу ковров и ламп; бар, фехтовальный зал, ресторан, но еще не знаешь людей, их внутреннего содержания! Сколько пустышек с большим самомнением кричат в этих комнатах, сколько жаждущих славы хвастается успехом, которого никогда не было!

Кто не посвящен в тайны журнализма, думает, что журналист привилегированное создание, потому что театры дают ему лучшие места, министры оказывают предпочтение перед префектами, большие артисты обращаются к ним на «ты». Широкая публика не имеет понятия о том, что все эти господа в душе презирают его, хотя для виду оказывают дружеское внимание; начиная курьером в больнице, дающим хроникеру сведения о катастрофе на трамвае, с человеческими жертвами, и кончая президентом, дающим интервью сотруднику, пишущему отчеты о заседаниях парламента, все думают о журналисте очень плохо. А хорошо относятся только из-за того, что боятся большой мести или маленькой пакости; они охотно дают ему требуемые сведения, а иногда дают их даже в написанном виде или диктуют, потому что, зная его ужаснейшую глупость, боятся, что он черт знает что припишет им. Выдающийся музыкант, драматический писатель или любимец публики артист, правда, обращаются с театральным рецензентом очень фамильярно, но они прекрасно знают, что такое рецензент: это тип, который между пятнадцатью и двадцатью пятью годами вошел в состав редакции в качестве репортера, как это было со мной и с тобой, но с таким же успехом мы могли начать нашу карьеру в торговле постным маслом или счетоводом в беговом обществе. Жизнь журналиста сталкивает его с литераторами, артистами, художниками, скульпторами, музыкантами. Обтираясь около всех них, в памяти его удерживается несколько десятков слов, которых совершенно достаточно, чтобы написать целый столбец грязной диффамации по поводу спины выдающегося ученого, или восторженных похвал о лбе кретина.

Этим я не хочу сказать, что журнализм — это типографская машина, находящаяся в распоряжении безответственных и некомпетентных лиц: в каждой редакции есть два три интеллигентных человека, два-три благородных лица, а иногда один или два, которые вмещают в себе и ум, и совесть.

В этом караван-сарае, куда ты вступил четверть часа тому назад, ты найдешь несколько лиц, которые заслуживают внимания: директор, главный редактор, театральный рецензент — очень строгий критик и драматический писатель…

— Пользуется успехом?

— Никогда: старший стенограф, редактор немецкого отдела. Ну, а прочие… Поверхностные люди, у которых имеется в памяти пространный каталог книг, никогда не прочитанных ими, и которые беспрестанно говорят фразами и отрывками, взятыми из старых газет и даже не связанных между собою одною нитью. Есть и такие, которые никогда не говорят. Они имеют вид больших мыслителей, ибо ходят с опущенной головой, как загипнотизированные асфальтом, смотрят на каждый плевок, потому что думают, что это бриллиант; можно подумать, что они погружены в разрешение глубоких тайн, но они никогда не думают: они похожи на извозчичьих лошадей, стоящих на углах улиц, и имеющих вид окаменелых сфинксов, трудящихся над разрешением мировых проблем, тогда как в их мозгах нет решительно ничего. Все же думаю, что здесь ты будешь хорошо себя чувствовать.

Все страдают здесь болезнью «на все наплевать», поэтому и не бывает того, что случается в других местах, когда старые смотрят с презрением на вновь поступающих: как женщины, которые нашли себе мужей, смотрят на девиц, ищущих мужа.

Пока Пьетро Ночера говорил, Тито рассматривал кабинет.

Большое окно с матовыми стеклами, письменный стол с развернутыми газетами, разбросанные в беспорядке листы бумаги, длинные ножницы, чернильница, гуммиарабик[8], зажженная лампа, пепельница с массой окурков, телефон, вырезки из газет, наклеенные на стену, и шкаф с несколькими книгами. Казалось, что книги эти брошены в шкаф, чтобы доставить ему удовольствие.