Коготь Харона - [6]

Что ещё хуже, ни один дроу, который видел этих двоих сражающимися, не считал, что Энджрел мог победить Тиаго один на один — молодого Тиаго, который с годами будет становиться только сильнее.

Архимаг какое-то время рассматривал Энджрела, а затем понял, что посеял в нем зерна сомнения и беспокойства достаточно глубоко — тот факт, что с этим чрезвычайно важным заданием Дом Ксорларрин сопровождал Тиаго, ещё много дней заставит оружейника мерить шагами свою комнату.

Поэтому Громф подумал, что сейчас самое время сменить тему.

— Как хорошо ты знаком с Джарлакслом?

— Из Бреган Д’эрт? — запнулся Энджрел. — Слышал о нем… немного, — растерявшись от собственного признания, он быстро добавил. — Я сталкивался с ним пару раз.

— Кажется, Джарлаксл всегда даёт толчок интересным начинаниям, — произнес Громф. — Возможно, данный случай не будет исключением.

— Что ты имеешь в виду? — спросил оружейник. — Дом Бэнр помог в этом деле Дому Ксорларрин?

— Ничего подобного. Мать Зиирит действует по своей собственной воле.

— Но мы поспособствовали, направляя эту волю, так?

Громф уклончиво пожал плечами.

— Что тебе известно, архимаг? — потребовал Энджрел.

Громф неторопливо положил череп из драгоценного камня на полку и отошел, чтобы вновь занять место за своим столом. Усевшись, он вернулся к пергаменту и взял перо.

— Я не какой-то там простолюдин! — взорвался Энджрел и грохнул тяжелым сапогом, словно ставя точку в своем заявлении. — Не обращайся со мной таким образом!

Громф посмотрел на него снизу вверх и кивнул.

— И правда, — согласился он, одновременно дотягиваясь до закупоренной пробкой склянки, полной дыма. Поставив её перед собой так, чтобы она оказалась прямо между ним и Энджрелом, он вытащил пробку. Из склянки потянулась струйка дыма. — Ты не простолюдин, — согласился Громф. — Но сейчас ты свободен.

С этими словами Громф дунул на дым, посылая его в сторону Энджрела. Сделав это, он быстро высвободил ряд заклинаний.

Энджрел изумленно воззрился на него, пораженный и обеспокоенный, даже испугавшийся. Он почувствовал, как его сущность, его телесная форма утоньшается и становится менее материальной.

Он попытался заговорить, но было уже слишком поздно. Громф смотрел, как его, словно ветер, неспособный управлять своими перемещениями, уносит прочь из комнаты, затем взмахом руки послал следующий, более сильный порыв воздуха, который не только выдул прочь все, что оставалось от Энджрела, но и захлопнул за ним дверь.

Громф знал, что Энджрел не обретет вновь материальную форму, пока ветер не унесет его достаточно далеко от этой части Дома Бэнр.

Архимаг не думал, что надоедливый оружейник сможет вернуться в ближайшее время. Несмотря на это, Громф нахмурился, представив, какое было бы у Энджрела выражение лица, расскажи он ему другие известные ему маленькие тайны. Ведь в походе Тиаго сопровождал один из самых старых сообщников Громфа, старый дроу по имени Гол’фанин — маг, ставший воином, а затем кузнецом. С собой у него были две бутылки — одна с джинном, а другая с фазовым пауком, — а также проект древнего меча, который веками не давался Гол’фанину из-за того, что тот не мог правильно переплавить драгоценности и металл.

Если судьба экспедиции Ксорларрин сложится так, как и ожидают Громф, Мать Зиирит и Мать Квентл, и, если катаклизм был вызван яростью древнего огненного зверя, то нанесенное Энджрелу оскорбление будет казаться ничтожным по сравнению с тем, что его ждет, когда Тиаго вернется домой.

Эта мысль очень порадовала старого архимага.

Часть I Старая неприязнь

Я проживаю второе столетие своей жизни, и всё же мне кажется, будто земля под моими ногами — зыбучие пески. Пройдя столько путей, я уверен в себе не больше, чем много десятилетий назад, когда впервые свободным покинул Мензоберранзан — по правде говоря, неуверен даже больше, потому что тогда мои эмоции основывались на чётком ощущении правильного и неправильного, вполне определённом понимании отличий между правдой и ложью.

Возможно, моя уверенность была основана исключительно на отрицательном опыте; когда я осознал истину города Мензоберранзан обо мне, я знал, что не смогу принять, знал, что не найдёт отклика в моём сердце и в душе, и задался вопросом понятия лучшей жизни, лучшего пути. И дело было отнюдь не в том, что я знал, чего хотел, потому что любое подобное понимание возможностей за пределами кокона Мензоберранзана определённо было за гранью моего жизненного опыта.

Но я знал, чего не хочу и что не смогу принять.

Ведомый этим внутренним компасом морали, я проложил свой путь, и моя вера только укреплялась благодаря друзьям, которых я нашёл — родных не по крови, но по духу.

И я прожил жизнь, хорошую жизнь, как мне кажется, с твёрдой верой в правое дело, которая направляла мои клинки. Конечно, бывали времена сомнений, и много ошибок на пути. Рядом оказывались друзья, возвращавшие меня на верный путь, шедшие рядом и поддерживавшие меня, укреплявшие мою веру в то, что общность лучше, чем одиночество, что есть цели более высокие и благородные, нежели простой гедонизм, столь распространённый на моей родине.

Теперь я стал старше.