Когда жизнь на виду - [37]

— Какой ужас, — замечает Вика, округляя глаза и подпирая щеки кулачками.

Рудик посмеивается в бороду.

— Как его фамилия? — спрашивает «остряк» Ильин.

— Он не у нас работает, — поясняю я.

— Прекрати людей пугать, — останавливает меня Корольков, однако никаких разъяснений не дает.

— Что же здесь особенного? — развиваю я мысль. — Все мы живем от вины до вины и постоянно виноваты перед людьми.

Устанавливается пауза, затем Ильин говорит:

— Слишком смелое обобщение. Положим, не над каждым висит это бремя. Умнее надо быть, только и всего.

— Между прочим, — замечает Корольков, — бессознательное чувство вины — это и есть совесть.

— Нелепость какая-то, — смеется Ильин.

— Это сказал Фрейд, — дожимает Рудик противника, но Ильину становится почему-то еще смешнее.

— Все это, ребята, демагогия чистой воды, — заявляет он и берет вилкой котлету.

— Бедная демагогия, — жалеет Рудик, — сколько же на тебя сейчас списывается.

— Вика, тебе положить салат? — спрашивает Ильин, игнорируя реплику. Он чувствует себя уверенно и прочно.

— Письмо недавно получила, — рассказывает Вика. — Наша бывшая соседка разводится, и судятся они с мужем из-за дивана. Невероятно.

— Эх, россияне, россияне, — вставляет Ильин. — Привыкли мы шарахаться от юриспруденции. За границей никто шагу без юриста не делает, а у нас все это считается из ряда вон. Кое-кто задействование юриста считает даже как моральную нечистоплотность.

Вику, кажется, убедил этот довод, и она принялась спокойно за салат.

— Она другое имеет в виду, — замечаю я.

Ильин смотрит на меня насмешливо, мол, это и дураку ясно, что речь идет не о диване, а о тех, кто на нем спит. И еще ясно, что это не мне сказано.

— Сервис нужно обживать, это понятно, — отзывается Рудик.

— Во! — поводит Ильин вилкой в сторону Королькова.

— А то создали целый букет услуг, а желающих пользоваться ими нет, — продолжает тот. — Вот так сервис и отмирает. Есть же, к примеру, комфортабельные крематории, так нет, люди все норовят по старинке земелькой прикрыться. А за границей, говорят, туда не пробьешься.

Вика несмело смеется, а у Ильина почему-то расслабляются мышцы лица.

— Там все построено на выгоде, — вяло говорит он. — Экономика, кстати, интересная штука. Столько в ней парадоксов, а ведь покоится на точном расчете. Одно плохо, модной становится. А когда наука становится модной, к ней начинают прилипать всякого рода аферисты. Экономика, конечно же, должна быть жестче. А то что получается… Ты знаешь Лихолета, Вика?

— Да, немножко.

— Вот у него урезали зарплату на треть и все по закону. Раньше он получал куда больше и тоже по закону.

Ильин смотрит на Вику, но говорит, очевидно, нам. А может, и нет.

— Мне больше нравятся стыки наук, — отзывается Корольков, — например, социологии и географии. Был у нас один товарищ, Темнов. Связи имел во всех городах. Так вот, он потом долго искал город на карте, где его никто не знает, чтобы там поселиться. А большой был человек… Автомобили, помню, любил…

Ильин смотрит на Рудика.

— Кстати, об автомобилях, — говорит он. — Лучшим водителем считается тот, кто плавнее ведет машину, а не заставляет невинных пассажиров трястись вместе с собой.

— Когда рядом с шофером сидит женщина, трудно говорить о его классе, — сразу же отвечает Корольков.

— Вы у кого работаете? — спрашивает вдруг Ильин.

— У Панкратова.

— Ах да. Вот что. Вы уже не молоды, пора вам в Каменогорск перебираться работать. Сколько можно по степям мотаться. Семью привезете, заживете по-человечески. Я поговорю завтра кое с кем, это можно устроить. Так сказать, ко дню рождения, — Ильин улыбается.

— Вы правы, мы уже не мальчики, — отвечает Рудик.

— Это несерьезно, — машет головой Ильин.

Вика с беспокойством прислушивается к беседе. Она иногда поглядывает на меня, пытаясь нащупать хоть где-то опору. Ничего, думаю я, это ей полезно.

Я предлагаю всем пойти на кухню и перекурить. Однако встречного энтузиазма не последовало, и я иду один. Ильин, надо думать, желает переговорить с Викой наедине, а Корольков как раз этого и не хочет.

Я обдумываю наши позиции на данный момент и перспективы сегодняшнего «торжества». Мое вдохновение немного поиссякло, и кроме самых кардинальных и простых концовок ничего в голову не идет. В шею, и все дела.

Вдруг появляется Вика с сигаретой. Я подношу ей спичку, она прикуривает и становится со мной совсем близко. Этот смущающий меня жест я рассматриваю как разрешение на некоторую откровенность.

— Не смотри на меня так, — просит она, глядя в окно.

— Как?

— Изучающе.

— Почему бы и нет. Мы ведь почти не знаем друг друга.

— Мне кажется, что дело не совсем в этом.

— Отважная ты женщина, Вика. А вдруг я тебя неправильно пойму? Или пойму так, как мне хочется?

— Не надо, — говорит она, глотая дым. Курит она неумело, но очень старается. — А то я сейчас заплачу. Кто бы знал, как я устала.

Она стоит все так же близко, и я решаюсь.

— Не нравится мне твой упырь, — говорю я. — Все купить да прижать норовит. Большой практик.

Вика на секунду замирает, затем расслабляется, как будто ее разморозили, и тихо смеется.

— Он сильный… — все-таки говорит она, хотя и не очень уверенно.