Когда жизнь на виду - [35]

— А как ты вообще к этому относишься? — спрашиваю я Королькова.

— Пока что и сам не знаю. Но выставить этого типа из своей квартиры, я думаю, надо.

— Женя ничего не сообщил насчет ее настроений?

— Ничего. Настроение Вики я и сам знаю. А вот насчет Ильина ходят слухи, что он жене своей мстит за что-то вот таким манером.

— Надо же так.

Мы закуриваем.

— И отмахнуться от этого дела как-то… Надо поехать и по ходу событий разобраться. Вот что, давай сделаем из него клоуна, — предлагаю я.

— Ха, он вперед из тебя клоуна сделает, — злится на что-то Рудик.

— Но нас же двое.

— Ну и что?

— А то. Я, к примеру, буду стараться его раскрыть, развязать язык, а ты в это время…

— Эх, Серега, — смеется Корольков. — Пацаны вы, пацаны. А дальше-то что? Он ведь сожрет ее потом на работе.

— Найдет другую работу, если на то пошло.

Рудик молчит, а я думаю, что с высоты его лет ему больше видно, и пускаться в авантюру в сорок гораздо сложнее, чем в двадцать с небольшим.

— Ладно, — наконец говорит Корольков. — Такие дела нужно делать легко. Длительные рассуждения обычно ни к чему не приводят.

— Слободскова сегодня видел? — спрашиваю я.

— Да, — говорит Рудик и становится веселее. — Он до нас здесь прогуливался с Тамаркой.

— Так что дела идут, все в порядке.

— Я с вами прямо катастрофически молодею, — смеется Корольков. — И это в некотором смысле приятно, черт вас возьми.

— Руди, я тебя давно хотел спросить. Как ты сюда попал на эту «землю обетованную»?

— Денег не хватает. Хочу квартиру кооперативную купить, — не думая, отвечает Корольков.

— И все? Так просто? Столько, сколько ты здесь имеешь, ты мог бы и в Москве получать. Впрочем, может, и я не прав.

— В Москве, положим, столько не заработаешь, — поправляет меня Корольков. — Ребята мои подрастают, и скоро проблема с жильем начнет нас прижимать.

Все вроде ясно, однако он смотрит на меня испытующе, что-то взвешивая.

— Я же вакуумщик высочайшей квалификации, — продолжает Рудик, — а в Москве с этой специальностью не больно разбежишься. Так что зависимость от места работы жесточайшая. Здесь я занимаюсь приборами анализа газа, сам знаешь. Технику освоил и становлюсь в жизни более мобильным. В общем, причин для такого вот прозябания достаточно.

Мы доходим очередной раз до конца асфальтированной дорожки и поворачиваем обратно. Я жду, что он еще скажет.

— А если уж совсем начистоту — не могу дома жить и хоть стреляй ты меня. Дочь у меня одно время болела сильно и долго. Я до того с ней дошел, что врачи посоветовали мне отвлечься, когда более или менее все стало. Вот-так я попал сначала в геологоразведку. Вроде временно. Но потом поселилась во мне какая-то бацилла, и больше трех-четырех лет дома жить не могу. Там у меня все в порядке: жена, дети.

— А здесь ты сколько собираешься жить?

— Сколько получится. Как дойду до безысходности, так уеду.

Корольков окончательно перешел на минорные тона, и я сам себе обещаю никогда больше не затевать подобных разговоров без надобности. У каждого свои раны и не важно, как я к ним прикасаюсь: грубо или нежно. Они все равно болят.

Стол, два стула, кровать, взятые напрокат холодильник и телевизор — вот и все богатство «холостяка» Рудика Королькова, переживающего очередной многолетний кризис сытой жизни. Но для меня — это целое богатство. После дрязг с попутными машинами я чувствую прямо ликующий уют. Ведь это собственная комната с собственной казенной обстановкой, это уже определенность, основа прочности нашей, пусть временной, жизни. Мне и в голову не приходит, что здесь можно так же прозябать, как в одноместном номере гостиницы. Такой несправедливости быть не должно. Когда-то ведь должен кончаться душевный сквозняк.

Мы с Рудиком сидим в засаде в ожидании гостей в соседнюю комнату. Пока закрытую. Корольков суетится, наводя чистоту, а я, покуривая, выглядываю в окно.

— Где у тебя бритва? — спрашиваю я хозяина.

— В нижнем ящике стола, — отвечает он, роясь во встроенном шкафу среди одежды.

— А зеркало где?

— Там же. Оно тебе ни к чему. Ты мимо своего лица и так не промахнешься.

Я смотрюсь в зеркало. Лицо как лицо, не шире, чем у других. Разве что немного усталости, но это поправимо. Если смотреть в фас — все в норме, профиль несколько хуже. Ничего. Мужчина не должен быть красавцем, это отвлекает от дела и нервирует людей.

— Руди, ты себе нравишься? — спрашиваю я, включая бритву.

— Не задавай идиотских вопросов, — отвечает Корольков, достает свой кассетный магнитофончик и начинает возиться с ним. Я забыл сказать, что у Рудика есть еще японский магнитофон, который, как может, скрашивает ему жизнь.

— Я почему спрашиваю. Зачем ты содержишь бритву. Ты ее продай. Тебе ведь и брить-то нечего, разве что два пятна на щеках.

Рудик смеется и смотрит на меня каким-то свежим взглядом, как на неожиданность.

— Серега, ты жениться собираешься?

— Не задавай идиотских вопросов, — отвечаю я.— А собственно, почему это тебя волнует? Ты что, хочешь развалить коллектив?

— Я себе срок наметил: как кто-нибудь из наших женится, так я домой еду.

— Мне кажется, это будет не скоро.

— Да и я тоже пока не спешу.

— Нет, Руди. У тебя была какая-то другая мысль, когда ты задавал мне этот вопрос.