Когда жизнь на виду - [39]

Я лежу на своей кровати и просматриваю старый журнал. Семен сидит за столом.

— На вот, сбегай в магазин, — заявляет Валтурин и бросает на стол пять рублей. — Я тебя кое-чему поучу.

Между нами должно произойти выяснение отношений. Я это знаю. Всевозможными увертками здесь не отделаешься. Семен на десять лет старше, да и физически, пожалуй, помощнее. Работает он здесь гораздо больше, чем я, и чувствует себя хозяином положения. Контакт у нас налаживается с большим трудом, так как более резкой антипатии я еще ни к кому не испытывал.

— Тебе нужно, ты и беги, — говорю я.

— Сбегай, сбегай, — командует он по-хозяйски.

— Отстань. «Учило» нашелся, — огрызаюсь я.

Наверно, это слишком смело сказано, поэтому Валтурин медленно и молча начинает вставать из-за стола, пожирая меня глазами. Вот оно. Откладываю в сторону журнал, сажусь и не спеша беру с тумбочки сигареты.

— Вот что я тебе скажу, Семен, — говорю я спокойно, хотя меня и знобит от возбуждения. — Ты мне не нужен, и я тебе тоже. Ты будешь жить своей жизнью и не мешать мне жить своей. Ты, конечно, можешь сейчас грозно прыгнуть и даже откусить мне ухо, если я позволю. Но ведь через полчаса ты придешь такой пьяный, что можно делать с тобой что захочешь. Ты что, рассчитываешь на жалость, на то, что я буду тебя щадить, так, что ли? Я прощаю многое, но не все и не всякому.

— Ты что же, молодой, мне угрожаешь?

— Объясняю ситуацию. А бояться ты можешь только самого себя.

Я зажигаю спичку и прикуриваю. Валтурин сгребает с размаху пятерку со стола и молча идет в магазин. Через полчаса он появляется и наливает себе и мне.

— Ладно, Серега, — миролюбиво говорит он, — давай примем.

— Не хочу.

— Боишься, что ли?

— Странный ты человек. Русским языком объясняю: не хочу.

— Черт с тобой, — ругается он и залпом выпивает.

Я по-прежнему лежу и «читаю» журнал. Может быть, мне надо было бы уйти, но я этого не делаю. Разговор еще не кончен.

Через десять минут Валтурин приходит «в норму». Он, как всякий «волевой» мужчина, скрипит зубами и делится со мной своими жизненными достижениями.

— Когда едешь в отпуск к матери, — говорит он, — займи денег на подарок. Обязательно. Мать — это мать. Еще. Займи у ребят костюмчик, рубашку белую и обязательно галстук. Ты должен выглядеть солидно.

— Зачем мне занимать, у меня все есть.

Его слова меня коробят, как будто кто-то ворует, а на меня списывают.

— Нет, ты меня не понял.

— Я тебя прекрасно понял.

— Затем наготовь телеграмм, и пусть ребята тебе отсылают. Штуки четыре.

— Каких телеграмм?

— Вот я, например, написал себе такие телеграммы: «как твое здоровье, соскучилась, люблю, Лена»; «поздравь меня, я — доктор наук, Коля»; «без тебя встала вся работа, приезжай быстрей, друзья»; «твое изобретение одобрено, поздравляю, шеф». Знаешь, как мать была рада.

Я молчу.

— Между прочим, — продолжает Валтурин, — я один раз поспорил, что съем килограмм сала. На бутылку. И выиграл. Самое главное в этом деле — не пить холодную воду. Ни грамма.

— Это, конечно, дело серьезное, — зеваю я.

— А ты умеешь ушами шевелить? — спрашивает он, уже кое-как удерживаясь на стуле. — Вот смотри.

Он дергает-таки ушами, а затем медленно сползает на пол. Я встаю и тащу его на кровать, где он и успокаивается. «Боец…»

Да, веселая жизнь. Я еще не знаю как, но с Семеном надо что-то делать.

Дверь у нас не запирается, поэтому без стука входит Слободсков. Увидев спящего Валтурина, он резко смеется.

— Это что за чучело?

— Новый жилец, — ворчу я.

— Откуда он взялся?

— А черт его знает.

— Слушай, уж не Ильина ли это дело? — удивленно спрашивает Валера. — Недавно комиссия ходила по квартирам, все что-то присматривались.

Мы глядим друг на друга.

— Если уж на то пошло, — волнуясь, говорит Слободсков, — мы этого бича в момент «перелицуем». Пусть только пикнет.

— Не спеши, поживем — увидим.

Утром Валтурин деловито заявляет:

— Ты должен мне помочь.

Я настороженно гляжу на него.

— Сегодня у нас одно собрание намечается, мне нужно оттуда вовремя уйти, — поясняет он. — Ты ровно в час постучи в тридцать вторую квартиру и скажи, что меня просят к телефону.

— Хорошо, — пожимаю я плечами.

— Скажи вот так: «Будьте добры, позовите, пожалуйста, Семена Николаевича. Ему звонит профессор Житковский».

— Ну ты, Семен, загнул, — смеюсь я. Профессор Житковский — директор нашей фирмы, и о каком-то там Валтурине он и понятия не имеет.

— Ты запомнил? — серьезно спрашивает Семен. — Слово в слово скажи, это очень важно. Давай порепетируем. Значит, так…

Он откашливается и произносит еще раз текст, да с таким подобострастием, будто я должен обратиться как минимум к академику.

— Повтори, — командует он.

— Ладно, ну тебя, — отмахиваюсь я.

— Понимаешь, это очень серьезно, — еще раз просит он.

— Хорошо, подойду.

В оговоренное время, выждав на лестнице две минуты для точности, стучу в нужную дверь. В благородности моих намерений я не сомневаюсь, считая, что он наконец-то берется за ум. Если человек решает ограничить время пребывания в сомнительных компаниях — это уже гигантский шаг вперед. Даже если он при этом прибегает к моей помощи.

Я замираю в ожидании шагов за дверью и вдруг слышу голос Валтурина. Похоже на то, что он выступает. В первую же паузу снова стучу, но уже погромче. Щелкает замок, и передо мной появляется сутулая фигура определенно молодого человека, но уже наполовину седого с тусклыми и усталыми до предела глазами.